Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе

Поток информации был позже усовершенствован, когда в Лондоне ввели грошовую почтовую службу, за несколько веков до изобретения Роуленда Хилла[614]. Эта лондонская почта была гениальной идеей таможенного служащего Уильяма Докура. Несмотря на то, что национальная почта несколько усовершенствовалась во времена Республики, всем было хорошо известно, что растущий мегаполис обслуживается из рук вон плохо. Подозревали также, что королевская почта использовалась как источник дохода и информации (вскрытие писем перед доставкой было обычной практикой)[615]. Докура же предложил сеть приемных станций, с которых корреспонденцию забирали по часам. Письма, предназначенные для почтамта, доставляли прямо туда; те, на которых стояли лондонские адреса, отправлялись на пять сортировочных станций, откуда немедленно доставлялись получателю. Система действовала успешно, ее открыто поддерживали лондонские виги, которым почтовая служба нравилась из-за возможности избегать досмотров. По той же причине почтовую службу не любили при дворе, и по окончании Кризиса отстранения Яков, герцог Йоркский, силой закрыл службу Докура. Впрочем, он был достаточно сообразителен, чтобы осознать ее коммерческую необходимость, поэтому спустя четыре дня он объявил о создании нового лондонского почтового округа, по сути, копировавшего нововведение Докура.

В последнем средстве Карл II показал себя достаточно умным, поняв, что запрет информации не способствовал решению проблем государства: двор вынужден справляться самостоятельно. Сэра Роберта Л’Эстренджа вернули на службу, восстановив в должности. Л’Эстрендж отвечал за два весьма успешных издания, которые не являлись газетами в прямом смысле слова, но представляли собой обмен мнениями в форме диалога. Первое, Heraclitus Ridens, заявляло о своей цели с первого же выпуска со свойственной Л’Эстренджу подкупающей деликатностью:

«Пресечь ошибочные и ложные слухи, дать вам верную информацию о положении вещей, возвысить ваше понимание над уровнем кофейных политиков, кои считают себя мудрее Тайного совета и законников[616]».

Двумя месяцами позже к этому добавилось издание The Observator in Question and Answer, которое Л’Эстрендж выпускал до марта 1687. Оно было честным и на удивление остроумным. В 931 выпуске подряд Л’Эстрендж изливал негодование на вигов и их деятельность. Обращение Л’Эстренджа в обладателя читательских симпатий было полным и безоговорочным, как он сам лаконично высказался: «Пресса свела их с ума, и пресса должна вернуть им разум»[617]

. Не будучи настоящей газетой, Observator копировал Gazette в том, что касалось формы: сложенный пополам лист, печать в две колонки на обеих сторонах. Так же как и Gazette

, он стоил один пенни.

Успех роялистской контратаки объясняется тем, что среди быстро растущего информационного рынка памфлеты играли ведущую роль в обсуждении общественных проблем. Между 1679-м и 1681 годом количество памфлетов в общем объеме публикаций достигло удивительно высокого уровня: по оценкам, основанным на сохранившихся печатных памятниках, речь идет о 5-10 миллионах копий за три года[618]. Несмотря на то, что были и объемные произведения, памфлетисты схватили суть: меньше значит больше, или, как сказал один из современников: «два листа (это восемь страниц) — достаточная во всех смыслах доза для самого крепкого телосложения, а одного хватит для тех, кто послабее»[619]. Многие из этих памфлетов продавались за пенни, столько же стоила Gazette

. С этих пор, в особенности в Лондоне, где был выше процент грамотных людей, народ мог занять себя политическими дебатами — даже в ту эпоху, когда газетный бизнес был взят под жесткий контроль.

Неуемная свобода

Революция 1688 года была событием не для печати. В недели, следующие за высадкой принца Оранского и его голландского флота в Девоне 5 ноября, информирование было весьма скудным. Gazette дала краткий доклад о высадке принца 8 ноября, но воздержалась от дальнейших комментариев, так как авторитет короля Якова сильно пошатнулся. В декабре плотину молчания прорвало: по мере того как отступал страх преследования, лондонские издатели старались изо всех сил. В конце концов, как справедливо писало новое издание London Courant: