Это были места встреч и общения. Люди обсуждали злободневные вопросы, распространяли слухи и пели песни. К разговорам всегда присоединялись незнакомые люди, ведь одинокий путешественник часто вызывал подозрения, более того, во многих местах правила обязывали хозяев гостиницы сообщать имена незнакомцев, снимающих комнаты на ночь. А странствующим музыкантам разрешали устраивать импровизированные представления.
Ну а в силу того, что эти места были связаны с алкоголем, ненормативная лексика и драки были привычным делом. Согласно нашему анализу различных частей Европы, около одной трети жалоб, рассматриваемых светскими и церковными судами, было напрямую связано с тавернами[320]
. Тем не менее таверны также были местом серьезных политических дискуссий и пения гимнов и псалмов. В первые дни Реформации евангельские группы сообщали о конкретных тавернах, где можно было безопасно собираться[321]. В городах, где не было книжных магазинов, гостиницы стали пунктами распространения евангельских брошюр. Во время Немецкой крестьянской вой-ны 1524–1525 годов таверны сыграли важную роль в распространении информации о движении по всей Империи[322].Крестьянская война в Германии была не просто восстанием, она также была связана с Общественным Евангелием[323]
. По мере распространения новостей о волнениях крестьян муниципальные власти были особенно встревожены мыслью о том, что их собственное население может присоединиться к ним. Особенно хорошо задокументирован случай, связанный с расследованием, проведенным с целью уничтожить сторонников восстания в немецком городе Нордлинген. Нордлинген находился в эпицентре бури, и на собрании в 1525 году сочувствующие крестьянам горожане попросили город заявить о поддержке мятежа. Сторонники крестьян оказались в меньшинстве, но город все еще находился в состоянии повышенной готовности, когда 8 мая член ночного дозора Ганс Трумер был арестован за исполнение крамольной песни. Песня была написана местным ткачом Контц Анахансом, и, похоже, она циркулировала в городе после апрельских событий. Звучала она так:Допрос Трумера и его сообщников позволил городскому совету реконструировать в некоторых деталях процесс, благодаря которому песня стала общеизвестной. Ее спел в трактире Бальтазар Фенд, один из лидеров апрельских волнений. Антон Фурнер, член совета, услышал об этом и попросил Анаханса спеть ее у себя. Затем ее спели в другой гостинице. К маю песню знало такое количество людей, что даже пьяный Ханс Трумер мог вспомнить слова. Уместно отметить, что в Нордлингене в то время не было печатного станка. Призыв Конц Анаханса к оружию передавался только устно.
Городской совет жестко подавил волнение. Причастные к этому были допрошены под пытками. Трактирщик Фенд был казнен. Без такой суровости маловероятно, что у нас была бы судебно-медицинская реконструкция того, как распространялись новости и как разгоралось потенциальное восстание. В более спокойные времена, когда свидетелей просили назвать имена, большинство людей, пострадавших от акта группового насилия, не могли вспомнить подробности. Это была очень разумная стратегия защиты. Ранняя система правосудия в значительной степени полагалась на признание вины для вынесения приговора, поэтому допрашиваемые по понятным причинам неохотно участвовали в потенциально смертельных актах самооговора. Столкнувшись с такой самоуничижительной забывчивостью, немногие магистраты были достаточно упрямы, чтобы упорствовать перед лицом противоречивых или неполных доказательств. Бюрократия правосудия в этот момент просто не справлялась с этой задачей. Испанская инквизиция, защищающая чистоту веры, была редким исключением. В расследованиях инквизиции за словами, сказанными в гневе или из-за выпивки, обычно следовало покаяние[325]
.