Извините, я опоздала. На самом деле я не хотела приходить. История интроверта, который рискнул выйти наружу

Теперь очередь Роба.

— Я… благодарен Найджеле за то, что узнал, каков на вкус окорок в газировке, — предлагает он.

Я прощаю его, потому что Роб англичанин и не может быть искренним на публике.

Последний человек, который должен что-то сказать, — это Джермейн.

— Ребята, вы израсходовали все хорошие варианты, — говорит он. — Я благодарен за… двери. Без них было бы ужасно холодно.

И я не могу с этим спорить. Я тоже благодарна за двери, прямо сейчас они скрывают весь мой беспорядок.

Я смотрю на Джермейна, мои нож и вилка все еще на весу. Скажет ли он тоже что-нибудь стоящее?

— Но еще я благодарен за то, что нахожусь здесь со всеми вами. Иногда вы приходите на вечеринки, и там весело, а иногда они полны чудаков, но я думаю, что эта вечеринка — это отличная группа веселых чудаков, — произносит он.

Он допивает пиво, чтобы заглушить свою неприкрытую доброту.

Веселые чудаки. Этот человек прекрасно нас охарактеризовал.

Южноафриканец, два англичанина-северянина, румын, один американец, макем, три англичанина-южанина, один австралиец и северная ирландка собрались вместе.

А еда! Пескетарианец[96] съел две тарелки окорока. А безглютеновая вегетарианка? Я заметила, как она ела тыквенный пирог. Видите, вот в чем на самом деле заключается День благодарения: мы нарушаем наши диеты и нашу этику, чтобы попробовать окорок в Coca-Cola.

Как только с основным блюдом покончено, я убираю тарелки и возвращаюсь на кухню одна. Я включаю музыку, свой собственный плейлист, и начинает играть песня Марвина Гэя «Got To Give It Up».

Собирая сырную тарелку, я напеваю про себя: «I used to go out to parties / And stand around / Cause I was too nervous / To really get down»[97].

Марвин Гэй, должно быть, был интровертом. В конце концов, он написал гимн для интровертов, собирающихся на вечеринку экстравертов.

И тут я понимаю. Я стою на кухне, наедине с тарелкой сыра, включена музыка, а вечеринка в комнате — моя вечеринка. Это настоящая мечта. Я общаюсь с людьми, но у меня есть время побыть одной. Я и на вечеринке, и не на ней. Я хозяйка дома Шредингера[98]. Я разгадала секретный код, который позволил мне иметь все это. Есть музыка, моя любимая еда и гости, но я могу выйти из комнаты, когда захочу.

«Я благодарен за… двери, потому что без них было бы холодно». Я тоже, ведь они скрывают весь мой бардак.

Я подаю торт, принесенный Лорой, взбитые сливки, заварной крем, подгорелые брауни Найджелы (которые не собираюсь есть), ванильное мороженое, бумажные тарелки и выкладываю все это к сырной тарелке с безглютеновыми и обычными крекерами.

Я ставлю в угол вареную грушу, потому что не смогла устоять. Я должна была отдать должное шоу, которое составляло мне компанию, когда я переехала в Лондон. И вдохновило меня на следующий шаг.

— Может, сыграем в какую-нибудь игру? — осторожно спрашиваю я у присутствующих.

В воздухе витает двойственность. Несколько пустых взглядов. Все хотят сыграть, но никто не хочет быть первым, кто признает это. У меня дома импровизаторы — и вы говорите мне, что они не хотят играть?

Кроме того, я слышала, как Тони говорила всем, как сильно ненавидит игры. Она всех испугала.

Я знакомлю присутствующих с игрой, о которой мой венесуэльский сосед по квартире в Австралии рассказал мне на рождественской вечеринке: papelitos, что означает «маленькие кусочки бумаги» на испанском. Каждый записывает по пять фильмов на маленькие бумажки, мы бросаем их в миску, а затем наш партнер по команде должен угадать фильм. Мы устраиваем три раунда: в первом описываем фильмы, во втором разрешается сказать только одно слово, в третьем — шарады.

Каждый начинает писать свои фильмы. Все идет по плану.

— Организованное веселье — это отстой! — кричит пьяная Тони из угла.

О нет. Нет, ты не понимаешь.

Я сажусь рядом с ней и нежно кладу руку ей на плечо. Я наклоняюсь ближе.

«Наслаждайся деньгами, надеюсь, они сделают тебя очень счастливой. Боже мой, какая грустная маленькая жизнь… Ты полностью испортила мне вечер ради денег, и я надеюсь, что ты потратишь их, чтобы получить несколько уроков изящества и приличия, потому что…»

Нет, конечно.

Вместо этого я говорю:

— Тони. Пожалуйста. Ради любви ко Дню благодарения. Не критикуй игру.

Она слегка испуганно кивает.

Это мой «Званый ужин»

и мое дерьмовое веселье. Клянусь Богом, мы сделаем это.

Я ставлю ее в пару с ее мужем, и мы договариваемся, что он будет объяснять и выглядеть глупо, а она — отгадывать. Это ее успокаивает.

Игра начинается. Я в группе с Сильвией (вегетарианкой, которая не ест глютен) и Робом.

Конкуренция накаляется. В одном раунде я пытаюсь заставить Роба угадать фильм «Мой мальчик». Я обдумываю слово.

— Подростковость, — говорю я, и все сходят с ума.

— Такого слова не существует! — протестуют они, вытаскивая свои телефоны, чтобы проверить.

Знаете что, сосунки? Существует. Это подростковый возраст, и он ужасен.

Впрочем, это не имело значения, потому что Роб не угадал фильм.

Во время игры было много страстных криков, актерской игры и напряженной борьбы за победу.