К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

«Лоренс… родной мой, моя любовь… как замечательно было вчера вечером, когда ты прочитал стихотворение. Я знала, что оно предназначалось мне, хотя ты и не смотрел на меня. Аристид сказал: „Вы хорошо читаете стихи“. Он не догадывайся о том, что мы оба чувствуем. Родной мой, я уверена, скоро все устроится. И мы будем рады, что он так ничего и не узнал и умер счастливым. Он всегда был так добр ко мне. Я не хочу доставлять ему страданий, но мне кажется, что жизнь уже не в радость, когда тебе за восемьдесят. Я бы не хотела так долго жить. Скоро мы навсегда будем вместе. Как будет чудесно, когда я смогу сказать тебе: „Мой дорогой, любимый муж…“ Родной мой, мы созданы друг для друга. Я тебя люблю, люблю, люблю… И нет конца нашей любви. Я…»

Там еще было много всего написано, но мне не хотелось читать дальше.

С мрачным чувством я спустился вниз и сунул пакет в руки Тавернеру.

— Возможно, что наш незнакомый друг именно это и искал.

Прочтя несколько абзацев, Тавернер присвистнул и стал листать остальные письма.

Затем он взглянул на меня с видом кота, которого только что накормили свежайшими сливками.

— Прекрасно, — сказал он вкрадчиво. — Теперь ясно, что миссис Бренда Леонидис собственными руками вырыта себе яму. Как и мистер Лоренс Браун. Значит, это все-таки были они…

Глава 19

Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне кажется странным, как мгновенно и без остатка улетучились мои сочувствие и жалость к Бренде Леонидис — после того, как я нашел ее письма к Лоренсу Брауну. Наверное, было задето мое тщеславие, ибо я не мог примириться с этим внезапным открытием — с ее выспренней и слащавой страстью к Лоренсу Брауну и с тем, что она сознательно лгала мне. Не знаю, я не психолог. И мне естественнее было думать, что сострадание мое окончательно убила только мысль о маленькой Жозефине, которой ради собственного спасения можно было проломить голову.

— Льва, по-моему, поставил Браун, — сказал Тавернер. — Этим объясняется одно обстоятельство, которое сильно меня озадачило.

— Какое же?

— Вся затея какая-то глупая. Вот послушайте. Допустим, девочка завладела этими письмами, надо сказать, совершенно убийственными. И первое, что необходимо было им сделать, — любой ценой попытаться заполучить их обратно (если даже девочка станет о них говорить, но не сможет их показать, ее разговоры будут восприняты просто как детские фантазии). Но обратно заполучить их нельзя, поскольку их невозможно было найти. Остается одно — убрать с дороги ребенка. Совершив одно убийство, можно не церемониться и дальше. Известно, что девочка любит качаться на двери в заброшенном дворе. Казалось бы, чего лучше — подождать немного за дверью и оглушить ее, когда она войдет, кочергой или железным ломом, а на худой конец и здоровым куском шланга. Благо все там под рукой. Для чего было затевать всю эту историю с мраморным львом, устанавливать его на двери, притом неизвестно, упадет он на девочку или пролетит мимо, а даже если и пристукнет ее, то не до смерти (так и случилось в итоге)? Я хочу спросить, с какой целью все это делалось?

— И каков же ответ?

— Единственное, что мне поначалу пришло в голову, — это необходимость кому-то получить алиби. Иметь твердое алиби на то время, когда Жозефину стукнули по голове. Но это не убедительно, во-первых, потому, что все равно ни у кого, по-моему, так и нет алиби, а во-вторых, вряд ли можно было рассчитывать, что девочки не хватятся за ленчем и не пойдут искать — а тогда найдут этого мраморного льва и поймут, что произошло. Весь этот modus operandi[146] будет тогда нетрудно разгадать. Если бы, конечно, убийца убрал мраморный брусок до того, как девочку нашли, это всех бы поставило в тупик. А так, концы с концами не сходятся.

Он развел руками.

— Ну, а какое объяснение предлагаете вы?

— Особенности личности. В частности, идиосинкразия[147] как отличительная особенность Лоренса Брауна. Он не переносит насилия-он не может себя заставить совершить физическое насилие. Он не мог бы стоять за дверью и шарахнуть ребенка по голове. Но он мог бы положить кусок мрамора на дверь и уйти, чтобы не видеть, как все произойдет.

— Понимаю, — сказал я, — тот же эзерин в пузырьке из-под инсулина.

— Вот именно.

— Вы думаете, он сделал это без ведома Бренды?