К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

Впервые живой человек со своими страстями и слабостями прорвался сквозь толстую оболочку ледяной сдержанности.

— Господи Боже мой, как мог он так со мной поступить? — горько выкрикнул он. — Он всегда был несправедлив ко мне… всегда.

— Нет, Филип, нет! Ты не должен так думать, — испуганно воскликнула Эдит де Хэвиленд. — Не считай, что это еще один способ унизить тебя. Это не так. Когда люди стареют, они тянутся к молодому поколению, и это естественно. Уверяю тебя, дело только в этом… а кроме того, у Аристида ведь было особое деловое чутье. Я не раз слышала, как он говорил, что две доли в налоге на наследство…

— Он никогда не любил меня. — Голос понизился до хрипа. — Всегда только Роджер да Роджер. — Какая-то странная злоба вдруг исказила красивые черты. — Хорошо, что отец хотя бы понял, что Роджер дурак и ничтожество, и его тоже не включил в завещание.

— А как же я? — спросил Юстес.

Я почему-то почти совсем забыл о Юстесе и только сейчас увидел, что он дрожит от переполнявшего его возмущения. Лицо стало багровым, а в глазах, мне показалось, были слезы. Голос дрожал, в нем появились истерические нотки.

— Это позорище! Настоящее позорище! — закричал он. — Как дед мог так поступить со мной? Как он смел? Я его единственный внук. Как смел он обойти меня ради Софии? Это нечестно. Ненавижу его! Ненавижу! Никогда в жизни не прощу его, гнусный старый тиран! Я хотел, чтобы он умер. Я хотел уйти из этого дома. Хотел сам распоряжаться собой. А теперь я должен терпеть унижения и придирки от Софии, теперь все из меня будут делать дурака. Скорее бы мне умереть…

Голос его сорвался, и он бросился вон из комнаты.

Эдит де Хэвиленд возмущенно прищелкнула языком.

— Никаких сдерживающих центров, — сказала она.

— Я понимаю его чувства, — заявила Магда.

— В этом я не сомневаюсь, — ледяным тоном ответила Эдит де Хэвиленд.

— Бедный мой мальчик! Пойду посмотрю, что с ним…

— Постойте, Магда… — Эдит де Хэвиленд поспешила за ней.

Голоса их вскоре затихли.

София продолжала смотреть на Филипа. И мне почудилось, что в ее глазах была мольба. Но если и была, то она осталась без ответа. Филип холодно посмотрел на дочь — он уже полностью владел собой.

— Ты хорошо разыграла свою карту, София, — сказал он и вышел из комнаты.

— Это жестоко с его стороны, — возмутился я. — София!

Она протянула мне руки, и я привлек ее к себе.

— Многовато всего, радость моя.

— Я понимаю, что они должны чувствовать.

— Этот старый дьявол, твой дед, не должен был наваливать все на твои плечи.

Она распрямила плечи.

— Он считал, что я могу это взять на себя. Я и правда могу. Я хотела бы… хотела бы только, чтобы Юстес не принимал это так близко к сердцу.

— У него это пройдет.

— Ты думаешь? А я не уверена. Он из тех, кто любит себя растравливать. Мне невыносимо оттого, что страдает отец.

— А мать, по-моему, ничего.

— На самом-то деле это ее волнует. Уж очень ей не по нутру просить у дочери деньги на постановку пьес. Но ты и оглянуться не успеешь, как она будет уговаривать меня поставить «Эдит Томпсон».

— И что ты ей ответишь? Если это доставит ей радость…

София высвободилась из моих объятий и решительно вскинула голову:

— Я скажу «нет»! Пьеса гнусная, и роль маме не подходит. Это называется швырять деньги на ветер.

Я невольно рассмеялся. Не мог удержаться.

— Что это ты вдруг? — с подозрением спросила София.

— Я начинаю понимать, почему твой дед оставил деньги тебе. Ты внучка своего деда.

Глава 21

Меня все время не покидало сожаление, что с нами нет Жозефины. Вот уж кто извлек бы максимум удовольствия из всего происходящего.

Она быстро поправлялась, и ее ждали теперь со дня на день, но, однако же, она пропустила еще одно важное событие.

Как-то утром, когда я был в альпийском садике с Софией и Брендой, к входной двери подкатила машина, и из нее вышли Тавернер и сержант Лэм. Они поднялись по ступенькам и вошли в дом.

Бренда вдруг застыла и не отрываясь смотрела на машину.

— Снова эти люди, — сказала она. — Вернулись. А я думала, их уже не будет. Я думала, все уже закончилось.

Я видел, что она дрожит.

Она присоединилась к нам минут десять назад. Кутаясь в свое манто из шиншилл, она пожаловалась:

— Я сойду с ума, если не побуду на свежем воздухе. Но стоит только выйти за ворота, тут же на тебя как коршуны налетают репортеры. Живешь как в осаде. Неужели это никогда не кончится?

София сказала, что, по ее предположению, репортерам все это скоро надоест.

— Но ты можешь ездить на машине, — добавила она.

— Я же сказала тебе, мне необходимо двигаться, — ответила Бренда и тут же быстро спросила: — Вы решили отказать от места Лоренсу? Почему?

— У нас изменились планы насчет Юстеса, а Жозефина едет в Швейцарию, — спокойно ответила София.

— Но он так этим удручен. Он чувствует, что вы ему не доверяете.

София промолчала, и в эту минуту подъехала машина Тавернера.

Бренда стояла возле нас, и от осенней сырости ее явно знобило.

— Что им тут надо? Зачем они приехали? — прошептала она.