К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

Мне казалось, я догадался, зачем они здесь. Я ничего не рассказывал Софии про письма, которые нашел за баком, однако мне было известно, что они отправлены прокурору…

Тавернер вышел из дома, пересек подъездную дорожку и по газону направился к нам. Бренда задрожала еще сильнее.

— Что ему надо? Что ему надо? — нервно повторяла она.

Подойдя к нам, Тавернер заговорил, обращаясь к Бренде сухим официальным языком.

— У меня имеется ордер на ваш арест, — заявил он. — Вы обвиняетесь в том, что ввели дозу эзерина Аристиду Леонидису. Должен предупредить вас, что с этого момента все сказанное вами может быть использовано против вас на суде.

И тут Бренда окончательно потеряла контроль над собой. Она истошно закричала и вцепилась в меня.

— Нет, нет, нет, это неправда! Чарлз, ну скажите им, что это неправда! Я ничего не делала… Я ничего про это да знаю… Это заговор. Не отдавайте меня им, это неправда, ну поверьте мне… Это неправда… Я ничего не делала…

Это был кошмар, непередаваемый кошмар. Я пытался успокоить ее. Я с трудом оторвал ее пальцы от своей руки. Я говорил ей, что найду адвоката и что она должна держаться — адвокат обо всем позаботится…

Тавернер мягко взял ее за локоть.

— Пойдемте, миссис Леонидис. Шляпа вам не нужна? Нет? Тогда мы сразу же двинемся.

Она отшатнулась, не спуская с него расширившихся от ужаса кошачьих глаз.

— А Лоренс? — спросила она. — Что вы сделали с Лоренсом?

— Мистер Лоренс Браун тоже арестован, — сказал Тавернер.

Она вдруг перестала сопротивляться. Тело ее, казалось, разом сникло и съежилось. По лицу потекли слезы. Она спокойно пошла с Тавернером через газон к машине. Я видел, как из дому вышли Лоренс Браун и сержант Лэм и тоже сели в машину, которая тотчас же тронулась.

Я перевел дыхание и посмотрел на Софию. Она была очень бледна, и выражение лица было страдальческое.

— Какой ужас, Чарлз! Какой ужас!

— Да.

— Ты должен найти для нее по-настоящему первоклассного адвоката — самого лучшего. И надо… Надо ей всячески помочь.

— Обычно не задумываешься, как происходят такие вещи, — сказал я. — Я никогда раньше не видел, как проводят арест.

— Я тебя понимаю. Это просто невозможно себе представить.

Мы оба потрясенно молчали. Я вспоминал лицо Бренды, полное ужаса и отчаяния. Мне казалось, я где-то видел нечто подобное, и вдруг понял где Такое же выражение было на лице Магды Леонидис в первый день моего приезда в кривой домишко, когда она говорила о пьесе «Эдит Томпсон».

«А потом, — сказала она, — был смертельный страх, не так ли?»

Да, смертельный страх — вот что было написано на лице Бренды. Бренда не боец. Я усомнился, достаточно ли у нее характера совершить убийство. Но, возможно, это не она. Возможно, что Лоренс Браун, с его манией преследования, психической неустойчивостью, перелил содержимое одного флакона в другой, — что может быть проще? — для того чтобы освободить женщину, которую он любил.

— Итак, все кончено, — сказала София. Она глубоко вздохнула: — Почему их арестовали именно сейчас? Мне казалось, улик еще недостаточно.

— Кое-какие недавно вылезли на свет. Например, письма.

— Ты имеешь в виду их любовную переписку?

— Да.

— Какие же они идиоты — хранить такие вещи!

Ничего не скажешь, действительно полнейший идиотизм. Это как раз тот случай, когда чужой опыт никому не идет впрок. Раскроешь любую ежедневную газету и тут же наткнешься на образчики этой глупости — страсть сохранять письменные заверения в любви.

Я сказал:

— Все это, конечно, чудовищно, София, но стоит ли так убиваться из-за этого? В конце концов, разве не этого мы втайне хотели? Ты сама мне говорила в первую нашу встречу у Марио. Ты сказала, что все будет хорошо, если окажется, что твоего деда убил тот, кто должен был убить. Имелась в виду Бренда, так ведь? Бренда или Лоренс?

— Прекрати, Чарлз, я чувствую себя чудовищем.

— Но мы должны проявить благоразумие. Теперь мы можем пожениться. Не станешь же ты держать меня и дальше на расстоянии — вся семья Леонидисов уже вне игры.

Она удивленно посмотрела на меня. Я никогда раньше не замечал, какой интенсивной синевы у нее глаза.

— Да, мы теперь и правда вне игры. Удачно из нее вышли. Но ты этому веришь?

— Сокровище мое, ни у кого из вас не было ни малейшего мотива, даже отдаленно.

Она вдруг побледнела:

— Ни у кого, кроме меня, Чарлз. У меня был мотив.

— Ну да, конечно… — Я осекся. — Какой мотив? Ты ведь не знала про завещание.

— Знала, Чарлз, — прошептала она.

— Что?!

Я смотрел на нее, чувствуя, как внутри у меня похолодело.

— Я все это время знала, что дед оставил деньги мне.

— Каким образом ты узнала?

— Он сам сказал, примерно за две недели до того, как его убили. Сказал довольно неожиданно: «Я оставляю все мои деньги тебе, София. Ты будешь заботиться о семье, когда я умру».

Я по-прежнему изумленно смотрел на нее.

— И ты мне ничего не сказала об этом…