К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

— Нет. Понимаешь, когда я узнала, как он подписывал завещание, я решила, что он сказал мне что-то не то — что он только вообразил, будто оставил свое состояние мне. А если существует и другое завещание, по которому все передается мне, оно пропало и никогда не отыщется. Я не хотела, чтобы оно нашлось — мне было страшно.

— Страшно? Почему?

— Наверное… я боялась, что меня убьют.

Я вспомнил выражение ужаса на лице Бренды, ее дикую, необъяснимую панику. Вспомнил сцену страха, разыгранную Магдой, когда она репетировала роль убийцы. София вряд ли стала бы впадать в панику, но она была реалисткой и прекрасно понимала, что исчезновение семейного завещания ставит ее под подозрение. Теперь я понял (или думал, что понял) причину ее отказа обручиться со мной и ее настойчивые мольбы выяснить всю правду до конца. Ей, она сказала, нужна только правда. Я вспомнил, с какой горячностью были произнесены эти слова.

Мы свернули к дому, и в какой-то момент я вдруг вспомнил еще одно ее высказывание.

Она сказала, что, наверное, могла бы убить, и добавила: «но только ради чего-то очень стоящего».

Глава 22

Из-за поворота вышли Роджер и Клеменси и быстрым шагом двинулись нам навстречу. Свободный спортивный пиджак шел Роджеру гораздо больше, чем деловой костюм бизнесмена из Сити. Вид у Роджера был возбужденный и взъерошенный, Клеменси мрачно хмурилась.

— Приветствую вас, — сказал Роджер. — Наконец-то. Я уж думал, что они так и не соберутся арестовать эту дрянь. Чего они ждали до сих пор? Слава Богу, забрали ее вместе с этим ничтожеством, ее дружком. Надеюсь, их обоих повесят.

Клеменси помрачнела еще больше.

— Веди себя как цивилизованный человек, Роджер, — сказала она.

— Цивилизованный! Какая чушь! Заранее все обдумать, а потом хладнокровно отравить беспомощного, доверчивого старика. И когда я радуюсь, что убийцы пойманы и понесут наказание, ты говоришь, что я нецивилизованный. Да я охотно задушил бы эту женщину собственными руками. Она ведь была с вами, когда полиция за ней приехала? Как она все это восприняла? — спросил он.

— Это было ужасно, — сказала тихо София. — Она от страха едва не лишилась рассудка.

— Поделом.

— Не надо быть таким мстительным, — сказала Клеменси.

— Это я знаю, дорогая, но ты не в состоянии меня понять. Это ведь был не твой отец. А я любил отца. Тебе этого не понять. Я его любил.

— Мне бы давно уже следовало это понять.

— У тебя нет воображения, Клеменси, — сказал Роджер шутливо. — Представь себе, что отравили бы меня.

Я видел, как дрогнули ее веки, и руки нервно сжались в кулаки.

— Не смей такого говорить даже в шутку, — резко сказала она.

— Ничего, дорогая. Скоро мы будем далеко от всего этого.

Мы пошли к дому, Роджер и София впереди, а мы с Клеменси — следом за ними. Клеменси сказала:

— Теперь-то, я надеюсь, нам разрешат уехать?

— А вам так не терпится?

— Меня это все измотало, — вдруг призналась Клеменси.

Я с удивлением на нее поглядел. В ответ она улыбнулась какой-то слабой вымученной улыбкой и тряхнула головой.

— Вы разве не видите, Чарлз, что я непрерывно сражаюсь? Сражаюсь за свое счастье. И за счастье Роджера. Я так боялась, что родственники уговорят его остаться в Англии и мы будем затянуты в этот семейный клубок и задушены семейными узами. Боялась, что София предложит ему определенный доход и он останется в Англии — только потому, что это обеспечит больший жизненный комфорт для меня. Все горе в том, что Роджер не хочет слушать, что ему говоришь. У него свои идеи, а они почти всегда безнадежные. Он ничего не понимает. И в то же время он все же Леонидис и поэтому считает, что счастье женщины определяется комфортом и деньгами. Но я все равно буду сражаться за свое счастье — и не отступлюсь. Я увезу Роджера и создам ему жизнь, которая будет ему по душе, и он больше не будет ощущать себя неудачником. Я хочу его для себя — подальше от них всех… там, где мы будем вдвоем…

Все это было сказано торопливо, с каким-то тихим отчаянием, удивившим и насторожившим меня. Я не замечал прежде, что она на грани срыва, и не представлял себе, каким мучительным и собственническим было ее чувство к Роджеру.

В памяти невольно возникли слова Эдит де Хэвиленд: «Люблю, но не делаю кумиров», произнесенные с какой-то особой интонацией. Я так и не понял, имела ли она в виду Клеменси.

Думаю, что Роджер любил отца больше всех на свете, больше, чем жену, несмотря на то, что он был сильно к ней привязан. Я впервые понял, каким упорным было желание Клеменси полностью завладеть мужем. Любовь к Роджеру, как я сейчас видел, составляла смысл ее жизни. Он был для нее одновременно и мужем, и возлюбленным, и ее ребенком.

У подъезда остановилась машина.

— Привет, — сказал я, — вот и Жозефина.

Жозефина выскочила из машины, за ней вышла Магда.

У Жозефины была забинтована голова, но выглядела она вполне здоровой.

— Пойду посмотрю, как там мои золотые рыбки, — заявила она и двинулась по направлению к пруду нам навстречу.

— Солнышко, тебе необходимо немного полежать и, может быть, выпить крепкого бульона, — закричала Магда.