К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

— Ради всех святых, не затыкай мне рот профессиональными терминами. Вы-то с Тавернером что думаете об этом?

— Мое личное мнение значит столько же, сколько и твое.

— Это все так, но у тебя больше опыта.

— Скажу тебе честно — не знаю.

— А могут они быть виновны?

— Безусловно.

— Но ты в этом не уверен?

Отец пожал плечами:

— Как можно быть уверенным?

— Папа, не уходи от ответа. В других случаях у тебя бывала уверенность, разве нет? Даже твердая уверенность — никаких сомнений.

— Иногда бывало. Не всегда.

— Видит Бог, как бы мне хотелось, чтобы она была у тебя сейчас.

— Мне бы тоже хотелось.

Мы оба замолчали. Перед моим мысленным взором возникли два призрака, выскользнувшие из сумеречного сада. Одинокие, затравленные, запуганные. Запуганные с самого начала. А не было ли это свидетельством нечистой совести?

Но тут же я сказал себе, что это еще ни о чем не говорит. Оба они, и Бренда и Лоренс, боялись жизни — у них не было уверенности в себе, в своей способности избежать опасности и поражения, они хорошо понимали, что, раз произошло убийство, их недозволенная любовь непременно навлечет на них подозрение.

Отец снова заговорил, на сей раз серьезно и по-доброму:

— Ну хорошо, Чарлз, давай посмотрим правде в глаза. У тебя в голове засела идея, что истинный преступник один из Леонидисов, не так ли?

— Не совсем. Я задаю себе…

— На самом деле ты так думаешь. Ты можешь и ошибаться, но думаешь ты именно так.

— Вероятно, да.

— Почему?

— Потому что, — я задумался, пытаясь четко представить себе, что я хотел сказать, собраться с мыслями. — Потому что (наконец я нашел точные слова)… потому что они сами так думают.

— Сами так думают? Это любопытно. Очень даже любопытно. Ты хочешь сказать, что они все подозревают друг друга? Или же знают, кто именно это сделал?

— Утверждать ничего не берусь. Все это очень туманно и путано. Думаю, что они стараются закрыть глаза и не видеть того, что им ясно.

Отец понимающе кивнул.

— Кроме Роджера, — сказал я. — Роджер искренне верит, что это сделала Бренда, и так же искренне хочет, чтобы ее повесили. Когда ты с Роджером, все кажется так… так легко, оттого что он простой, определенный и у него нет задних мыслей. Остальные же чувствуют себя виноватыми, им все время неловко, они просят меня позаботиться о том, чтобы у Бренды были самые лучшие адвокаты — чтобы ей дали шанс. Почему?

— Потому что в глубине души они не верят, что она виновата… Да, здравая мысль, — ответил отец, а затем тихо спросил: — Кто мог это сделать? Ты со всеми разговаривал? Кто главный кандидат?

— Не знаю. И это меня сводит с ума. Никто не подходит под твою схему убийцы, и, тем не менее, я чувствую… все время чувствую, что один из них убийца.

— София?

— Господь с тобой!

— В глубине души ты не исключаешь такую возможность. Нет, Чарлз, ты не отрицай. Ты просто не хочешь себе признаться. А как остальные? Например, Филип?

— Очень уж фантастическим должен быть в этом случае мотив.

— Мотивы бывают самыми фантастическими — или же до абсурда простыми. Какой же у него мог быть мотив?

— Он жестоко ревновал Роджера к отцу, ревновал всю жизнь. То, что отец отдавал предпочтение Роджеру, буквально сводило его с ума. Роджер был накануне краха, и об этом прослышал старик. Он пообещал снова поставить Роджера на ноги. Вполне возможно, что это стало известно Филипу. В каком случае Роджер не получит никакой помощи? Если старик в тот же вечер отдаст концы… Но все это чушь, конечно…

— Не скажи. Такое не очень часто, но случается. Дело житейское. Ну, а Магда?

— Она довольно инфантильна, у нее неадекватные реакции на окружающее. И я бы никогда не подумал о том, что она может быть причастна к чему бы то ни было, не будь этой неожиданной идеи отправить Жозефину в Швейцарию. Меня не покидает чувство, что Магда опасается, что Жозефина что-то знает и может сболтнуть… — и тут Жозефину кокнули по голове…

— Но не могла же это сделать ее мать!

— Почему нет?

— Папа, что ты говоришь? Не может мать…

— Ты меня удивляешь, Чарлз. Ты что, никогда не читал полицейских хроник? Там постоянно фигурируют матери, невзлюбившие кого-то из своих детей. Обычно только одного. И это не мешает ей быть привязанной к остальным детям. Нередко на это есть свои причины. И обычно кроются они в прошлом, но не всегда их легко установить. Но коли уж существует такая неприязнь, она необъяснима и, как правило, очень сильна.

— Она называла Жозефину найденышем, — сказал я, неохотно согласившись с ним.

— Это обижает девочку?

— Не уверен.

— Кто еще там остается? Роджер?

— Роджер не убивал отца. За это я ручаюсь.

— Исключим Роджера. Его жена… Как ее зовут? Клеменси?

— Да. Но если это она убила старого Леонидиса, то тут причина весьма необычна.

Я рассказал о своем разговоре с Клеменси, о том, что ее страстное желание увезти Роджера подальше от Лондона могло, как мне кажется, заставить ее хладнокровно дать яд старику.