К предательству таинственная страсть...

Когда Он был, распятый и оплёванный,Уже воздет,И над крестом горел исполосованныйЗакатный свет, —Народ притих и шёл к своим привалищам —За клином клин,А Он кричал с высокого распялища —Почти один.Никто не знал, что у того Подножия,В грязи, в пыли,

Склонилась Мать, Родительница Божия, —Свеча земли.Кому повем тот полустон таинственный,Кому повем?“Прощаю всем, о Сыне Мой единственный,Прощаю всем”.А Он кричал, взывая к небу звездному —К судьбе Своей,И только Мать глотала кровь железнуюС Его гвоздей…

Промчались дни, прошли тысячелетия,В грязи, в пыли…О Русь моя! Нетленное соцветие!Свеча земли!И тот же крест — поруганный, оплёванный.И столько лет!А над крестом горит исполосованныйЗакатный свет.Всё тот же крест… А ветерок порхающий —Сюда, ко мне:

“Прости же всем, о Сыне Мой страдающий:Они во тьме!”Гляжу на крест… Да сгинь ты, тьма проклятая!Умри, змея!..О Русь моя! Не ты ли там — распятая?О Русь моя!..Она молчит, воззревши к небу звездномуВ страде своей.И только сын глотает кровь железнуюС её гвоздей.

Ни Межирову, ни Евтушенко никогда не были доступны духовные высоты, на какие вознеслась в этом поистине библейском стихотворении душа поэта с простонародной фамилией “Тряпкин”, которого, снизойдя к нему, Е. Е. назвал “талантливым балалаечником”. “И только Мать глотала кровь железную с Его гвоздей” — прочитав такое, отчего мороз проходит по коже, я вспомнил глумливые испражнения Андрея Вознесенского: “Христос, ты доволен судьбою? — Христос: “Вполне! Только с гвоздями перебои!”

Вспомнил и перекрестился: прости меня, Господи, за то, что цитирую богохульное словоблудие советско-американского плейбоя.

Как это ни горестно, но о такого рода стихах-молитвах, как “Мать” и “Проклятье”, начитанный лицедей Александр Петрович язвительно отозвался в поэме “Бормотуха”, обвинив Николая Тряпкина в желании “Лишь только б разминуться с христианством и два тысячелетья зачеркнуть”. Но “с христианством разминулись” и “зачеркнули два тысячелетья” не Тряпкин, в молодости объездивший многие деревни русского “старообрядческого Севера”, а предводительница “детей Арбата” и шестидесятников Валерия Новодворская, которая не хуже Межирова и Тряпкина знала, что произошло в Иерусалиме две тысячи лет тому назад, и которая, обнажая суть кровавой бойни, происшедшей 4 октября 1993 г. в Москве, заявила:

“Я не питаю ни малейшего уважения или приязни к русской православной церкви <…> такие, как я, вынудили президента на это решиться и сказали, как народ иудейский Пилату: кровь Его на нас и детях наших <…> Один парламент под названием Синедрион уже когда-то вынес вердикт, что лучше одному человеку погибнуть, чем погибнет весь народ”.

Вот страшное и бесчеловечное оправдание кровопролитной трагедии, которую Межиров пытался свести к пошлой болтовне об “антисемитизме”, “охотнорядчестве”…

Мне помнится, как однажды в начале 90-х годов мы с ним шли по Александровскому саду и остановились возле стелы, где были выбиты имена революционеров утопического социализма всех времён и народов, и он неожиданно серьёзно сказал мне: “Станислав! Неужели Вы не верите в то, что рано или поздно, но дело этих людей победит?..”

Если бы я тогда был насыщен знаниями, которыми владею сегодня, то ответил бы ему так: — После этой победы нам, Александр Петрович, надо будет рядом с именами Кампанеллы, Сен-Симона, Фурье, Бакунина вырезать на камне имена Вашей тётушки Розалии Залкинд и Валерии Новодворской.