К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама

Во второй строфе возникшая на основе идиомы метафора развивается. В строке «То всею тяжестью оно идет ко дну» то, что происходит с сердцем, обозначается с помощью полностью проявленной идиомы идти ко дну (строка еще раз напоминает о фразеологическом плане первой строфы словом тяжесть). При этом идиоматический смысл в строфе обыгрывается. Сердце физически становится тяжелым и способным утонуть от своего веса. Дно же оказывается и буквальным илистым дном омута из первой строки, и ассоциативно соотносится (благодаря главной теме стихотворения) с фразеологическим дном души (см.:

на дне души, со дна души и т. п.).

Во второй части второй строфы неназванная главная тема стихотворения – душа – ассоциативно связывает ряд лексем с фразеологическим планом. Так, слово глубина сопоставляется с глубиной души (см.: в глубине души), а соломинка через сему ‘легкость’ и через описание ее действий (легкое, без усилий

, перемещение) позволяет вспомнить выражение легко на душе.

Отметим также ненормативное употребление глагола миновать в сочетании с глубиной. Этот глагол используется по отношению к горизонтально развертывающемуся пространству, в котором можно пройти мимо чего-либо или оставить что-либо в стороне. Здесь же имеется в виду, что соломинка выныривает на поверхность (наверх всплывает), то есть, передвигаясь снизу вверх, минует глубину так, как избегают опасности (ср. коллокацию опасность миновала, где глагол

миновать имеет другое, хотя и близкое значение – ‘пройти, окончиться’). Легкость этого перемещения сердца подчеркнута включением фразеологизма без усилий.

В третьей строфе подводится итог эмоциональным перепадам субъекта, описанным через передвижение сердца в водном пространстве. Обращенные к самому себе советы в первых двух строках интересным образом намекают на расщепление человека: «стоять у [своего] изголовья» и «баюкать» себя должен сам субъект (ср. аналогичный пример: «Я и садовник, я же и цветок» – «Дано мне тело…», 1909). Эта отрефлексированная и названная противоречивость соответствует зафиксированной в первых двух строках противоречивости психологического состояния «я».

Первая строка третьей строфы при этом содержит слабые несвободные словосочетания. Так, выражение стоять у изголовья может восприниматься как частотная коллокация (см., например: врач стоял у изголовья, родные собрались у изголовья кровати умирающего) и таким образом задавать семантику болезни или умирания[83]. Употребление во второй строке фразеологизма всю жизнь

в нормативном значении обобщает ситуацию, завершая темпоральную тему стихотворения, введенную в первой строфе переосмыслением идиомы.

Последние две строки закольцовывают текст, возвращаясь к слову томный через выражение томись тоской, обладающее уже другой, более горестной семантикой. Впрочем, однозначность тоски нарушается из‐за неожиданного сравнения с небылицей, возможно отменяющей правдивость и серьезность высказывания (то есть тоска предстает надуманной и несуществующей). В последней строке используется слабое несвободное словосочетание быть ласковым с кем-либо (‘быть приветливым, обходительным’). В целом же финал третьей строфы подчеркивает противоречивость лирического «я» лексическими средствами.

Таким образом, семантический сюжет стихотворения основывается на переосмыслении идиом, характеризующих эмоциональное состояние человека. У фразеологического плана текста есть несколько уровней: во-первых, идиоматика проявляется непосредственно, во-вторых, она сложным образом обыгрывается, индуцируя смысловое развитие текста, наконец, некоторые лексемы стихотворения дают возможность ассоциативной актуализации идиоматики в сознании читателя.

2. «С РОЗОВОЙ ПЕНОЙ УСТАЛОСТИ У МЯГКИХ ГУБ…» (1922)