К востоку от Берингова пролива

— Какого? — лишь спрашивает эвен. Стремительный взмах руки, свист аркана — и тут же он тащит к себе пойманного за рога, упирающегося всеми четырьмя ногами «заказанного» оленя. Так же сразу петля опускается на рога второго животного, третьего., Загорается желанием повторить все это Дуглас. Он тоже собирает маут в кольцо, долго прицеливается, бросает, но неудачно, Еще бросок, еще — и вновь неудача. Сконфуженный гость возвращает аркан владельцу.

Несколько дней спустя мне пришлось проходить мимо школы-интерната, где учатся дети оленеводов. На вершине сугроба лежал олений череп с рогами, и мальчишки с сосредоточенными лицами набрасывали на свою мишень сразу несколько маутов. Это, конечно, была игра, но не пустая забава. Здесь-то и рождалось мастерство, которое наглядно показал нам пастух.

Температура сегодня почти минус тридцать, для здешней зимы совсем немного. Да и одеты мы тепло, а рядом со станом оленеводов горят костры, и к ним можно подойти погреться. Но холод все-таки заползает под полушубок. Деревенеют пальцы ног, становятся непослушными руки, Поэтому все быстро и дружно собираются в палатке, едва лишь хозяева приглашают к чаю. Здесь раскаленная докрасна железная печка, жара, как в пустыне Сахаре, по-сибирски черный горячий чай, вареная оленина.

— Сколько корма вы даете оленю в день? Сколько дней в году кормите? — спрашивают аляскинцы.

— Сколько у вас оленей, сколько пастухов? — интересуются местные оленеводы.

— Большие ли у вас семьи? — задает неожиданный вопрос бригадир стада, симпатичная молодая эвенка. Даже не верится, что у нее самой уже четверо детей, о чем она говорит с откровенной гордостью. Но оказывается, что не оплошали и гости. У Дэнни двенадцать детей. Две старшие дочери уже замужем, а младшему сыну пошел только седьмой год. У Дугласа — девять, у Вилли — пока трое.

— Но мне всего тридцать пять, у меня все впереди, — смеется Хэнзли.

А вопросы все не иссякают.

— Что у вас делают по вечерам в поселке?

— Идут в клуб — в кино, на концерт, на танцы, — отвечают наши оленеводы.

— Идут в кино или в салун, — говорят гости.

— А в воскресенье?

— На рыбалку, на стадион.

— В церковь.

— Сколько вы платите за обучение детей? — Этот вопрос хозяевам — вероятно, «проверка». Гостям уже рассказали, что дети наших северных народов не только учатся бесплатно — в интернатах их и кормят и одевают тоже за счет государства.

Впрочем, вопросов больше деловых.

— Какой лишайник считается у вас самым питательным?

— Как долго держите стадо на одном месте?

— Как спасаетесь от гнуса?

Чаепитие подходит к концу. Кружки больше не тянутся к чайнику. Пастух, тот, что так мастерски ловил оленей, подает Дугласу маут.

— Вам на память и для тренировки, — говорит он.

Подарок щедрый. Маутом оленеводы очень дорожат.

Из палатки — снова в стадо. Несмотря на свои годы (ему уже за семьдесят), впереди с лопатой — профессор Андреев. Он разгребает снег в местах оленьих покопок, нагибается, называет растения, которыми кормятся животные.

Из-под снега показываются веточки вороники (ее называют также подяникой), усеянные промерзшими черными ягодами.

— Самые вкусные ягоды, — говорит Дэнни. О вкусах, конечно, не спорят, но у нас вороника вовсе не пользуется популярностью.

— Значит, эскимосы могут жить на вашей земле, — шутит он. Потом добавляет: — Без вороники не приготовишь и акутаг. Это наше эскимосское мороженое: нужно добавить к ягодам только тюленьего жира и сахара.

Раскопки продолжаются. Мимоходом Владимир Николаевич рассказывает много интересного, и его с одинаковым вниманием слушают аляскинцы, черноглазая бригадирша, пастухи-эвены. Однако уже смеркается, пора ехать в поселок, где нас ждут ужин и ночлег.

Это один из дней нашего пребывания в Якутии, в Томпонском оленеводческом совхозе. Угодья его располагаются в бассейне Алдана, на склонах Верхоянского хребта. Мне вспомнилось, что когда-то добирались в эти места на лошадях по старинному Охотскому тракту. А вел он к Тихому океану — к Камчатке, к Русской Америке. Сейчас попадают сюда из Якутска на вертолете. Сам тракт давно уже зарос, его поглотила тайга, и кроме названия села на Алдане — Охотский перевоз — уже мало что напоминает о пути, которым пробирались в свое время и Беринг, и Шелихов.

В совхозе трудятся якуты, русские, а главным образом эвены (раньше их называли ламутами). Этнографы допускают наличие между эвенками и эвенами, с одной стороны, и эскимосами — с другой, древних родственных связей. И хотя «ходоки» одеты в яркие нейлоновые комбинезоны и фуражки, в теплые парки нездешнего, заокеанского покроя, а местные оленеводы ходят в меховых куртках, шапках-ушанках, оленьих унтах, предположение этнографов здесь, в совхозе, показалось мне особенно убедительным. Когда они оказывались рядом — гости-эскимосы и хозяева, — невольно обращало на себя внимание их сходство: одинаково смуглая кожа, черные волосы, широкие лица с темными глазами.