Кабинет фей

Принц нежно любил ее, все время гладил, и она никогда не кусала его, а стоило лишь ему заплакать — тут же и она заливалась слезами. Прожив у королевы уже четыре года, она однажды вдруг удивила всех, залепетав как дитя, которое хочет что-то сказать; но как же все были поражены, когда она заговорила нежным тоненьким голосочком, да так разборчиво, что все слова были понятны. Чудеса, да и только! Побрякушка разговаривает, да как! Побрякушка рассуждает! Королеве захотелось поразвлечься, и обезьянку отвели к ней, — к большому неудовольствию принца, который даже всплакнул, и в утешение ему принесли собачек, кошек, птичек, белок и даже привели конька по имени Звонкопыт, умевшего танцевать сарабанду, — но все это ничего не значило по сравнению с одним только словечком Побрякушки.

А той у королевы было не по себе — не то что у принца. Приходилось, подобно сивилле[178], отвечать на сотню ученых вопросов, иной раз оказывавшихся ей не по зубам. Когда ко двору прибывал посол или еще какой иностранец, ее облачали в платья из бархата или атласа, с корсажем и крахмальным воротником, если же двор бывал в трауре, она надевала длинную накидку и черный креп, и все это ее утомляло; она уже не могла есть что захочет — за ее рационом следил доктор, а ей все это совсем не нравилось, ведь она была своенравна, как и подобало обезьянке, что уродилась принцессой.

Королева пригласила к ней разных учителей, придавших ее живому уму настоящий блеск; она прекрасно играла на клавесине, изготовленном нарочно для нее в большой перламутровой раковине, — вот ведь диво-то дивное! Отовсюду, и особенно из Италии, съезжались художники писать ее портреты, и слава ее разнеслась по всем концам земли: ведь никто еще не встречал говорящей обезьянки.

Принц, такой прекрасный, каким рисуют Амура, очаровательный и умный, и сам был настоящей диковинкой. Он часто заходил к Побрякушке, чтобы поиграть с нею; они забавлялись вместе, и иной раз их беседы из шутливых и игривых становились серьезными и нравственными. Сердце Побрякушки, в отличие от всего остального, не изменилось: и оно всецело, даже чрезмерно было занято принцем. Несчастная не знала, что делать. Она ночи напролет просиживала на оконных ставнях или у очага, не желая укладываться в свою чистенькую и мягонькую корзинку, выложенную ватными тюфяками и нежными перинками. До ее фрейлины (а у нее и впрямь была фрейлина) нередко доносились вздохи и горькие жалобы; становясь все умнее, она делалась и все печальней, и всякий раз, видя себя в зеркале, хотела его разбить; вот потому-то о ней часто говорили: «Обезьяна обезьяной и останется, Побрякушка никогда не избавится от зловредных качеств, присущих ее роду-племени».

Принц, повзрослев, полюбил охоту, балы, комедии, оружие и книги; об обезьянке он уже почти не вспоминал. А у бедняжки все было иначе: в двенадцать лет она любила его больше, чем в шесть. Иной раз она упрекала его за забывчивость, он же дарил ей райское яблочко или горсточку засахаренных каштанов и считал, что кругом перед ней оправдался.

Наконец молва о Побрякушке дошла до Обезьяньего королевства. Король Макак захотел жениться на ней и отправил пышнейшее посольство к королеве — попросить руки своей избранницы. Объяснить суть дела ее первому министру не составило труда, однако пришлось прибегнуть к помощи попугаев и сорок, попросту именуемых трещотками, — они и впрямь трещали так, что даже кортеж из соек, следовавший за экипажем, похоже, не мог их перетараторить, чем был весьма раздосадован.

Возглавлял посольство огромный павиан Ширлимырль. Он ехал в карете, на которой была изображена вся история любви короля Макака и обезьянки Мартыны, знаменитой в обезьяньем царстве. Она встретила страшную смерть в когтях дикой кошки, непривычной к ее проказам. Итак, на карете изображались радости, которые вкушали в браке Макак и Мартына, а также живая и искренняя скорбь короля, оплакивавшего утраченную супругу. Экипаж (который почетно называли придворным) везли шесть белых кроликов лучшей породы. Следом ехала еще одна расписная карета из соломы, а в ней — мартышки, предназначенные в свиту Побрякушке; надо было видеть их пышные наряды — сразу ясно, что собрались на свадьбу. Остальной кортеж составляли спаниели, левретки, сиамские кошки, крысы из Московии, лисицы: одни везли повозки, другие тащили багаж. Впереди всех Ширлимырль, важный, как римский диктатор, и мудрый, как Катон[179], восседал на молодом зайце, скакавшем иноходью лучше английского жеребца.

Королева и не ведала ничего о таком великолепном посольстве, пока оно не подошло к самому дворцу. Хохот народа и гвардии заставил ее высунуться в окно, и тут она увидела самую необычайную кавалькаду, какую только могла вообразить. В это время Ширлимырль с большой обезьяньей свитой как раз приблизился к карете мартышек, подал лапу дородной обезьяне по имени Гиббонья и помог ей выйти, после чего выпустил маленького попугайчика, служившего ему переводчиком, и дождался, пока эта прекрасная птица явится перед королевой и попросит аудиенции от его имени.