Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

В коротком вступительном слове автор пьесы, на черном фоне траурного занавеса, среди многозвездного мрака надвигающейся ночи, тихим и проникновенным голосом говорит о своих переживаниях, приведших его к пьесе. Давным-давно история Руфи становилась перед его духовным взором; но повседневные работы отодвигали этот образ от него. И вот теперь, среди испытания судьбы, потеряв близких… Родину… потеряв «все, кроме чести», он снова и ярко вернулся к этому образу. Поразительная аналогия между судьбой Руфи и загнанной в чужие края Русью властно потребовала воплощения. И образы этого воплощения, в виде чутко написанной пьесы, с тонким музыкальным сопровождением в наиболее выразительных местах автор скромно предлагает вниманию собравшихся. «Надо оживить души», – говорит он, и он не ошибается. Шаг за шагом проходят перед зрителями тяжелые испытания добровольной изгнанницы, пока не начинает чувствоваться рука Возмездия… Чутко и с надеждой внимают зрители святому пророчеству… И в душах этих людей, заброшенных в далекую, чужую страну, зарождается зерно веры в высшую справедливость. Тихо задвигается занавес. Грустные звуки марша – «Тоски по Родине» – тонут в бодром говоре молодых голосов. Это чествуют автора пьесы, сумевшего в символических образах оживить падающую веру в нашу большую Родину… Чествуют задушевно и даже с энтузиазмом. Они теперь знают, что «пока что» им придется жить мечтою; но эта мечта обязательно воплотится в действительность. Ведь обрела же Руфь в конце концов воздаяние за свои самоотверженные страдания.

Первые ряды зрителей просто лежат на земле, покрытой старой палаткой, задние сидят на высоких столах, многие смотрят со стен, переходящих в земляные валы. И наконец, вместо богатой театральной техники и патентованного искусства – просто любовь к Родине. Эта любовь и у автора, и у исполнителей, и у оркестра, и у зрителей. Нужды нет, что тысячи препятствий стоят на путях впечатления, что многие очень привыкли к московским и петроградским театрам с их большими артистами и богатым инвентарем. Любовь к Родине заставляет производить в себе могучую работу: угнетать досадные последствия бедности и уметь глубоко почувствовать самое важное и вечное – Идею. Вспоминаются шекспировские пьесы, шедшие когда-то с громадным подъемом, но где вместо декорации был шест с соответствующей надписью. Она углубляет зрителя, призывает «терпеть до конца» и закаляет колеблющийся дух. Эта исповедь кроткого духом человека, сумевшего путем красоты оживить наши надежды нетленной верой в воплощение нашей высшей мечты – мечты о Родине».

Бал

Прямо с моего спектакля двинулись зрители шумной толпой по крепостному рву, свернули налево в ворота Кебира, вошли во двор. Там, освещенный лампами, убранный флагами и дивными цветами, с гардемаринами-распорядителями в голубых и белых аксельбантах, гостеприимно и радушно принял их танцевальный зал. На возвышении в гирляндах и флагах грянул им навстречу оркестр корпуса.

Бодрый, молодой голос прокричал: «Вальс». И нарядные пары прекрасных дам, гардемарин, кадет и офицеров плавно понеслись по цементному полу крепостного барака. Солидные дамы, адмиралы, штаб-офицеры, профессора корпуса в живописных группах расположились вдоль стен, изредка выходя «вспомнить молодость» или «тряхнуть стариной» с какой-нибудь розовой барышней Сфаята, отдаленного лагеря Бизерты или с «Георгия Победоносца» – базы флотской семьи. Вальсы сменялись мазуркой, плясали краковяк, кадриль, миньон, полонез, шаконь и даже польку. Весело, искренно, непринужденно, как всегда у моряков. Для отдыха между танцами дамы и кавалеры, пройдя двор, углублялись под своды крепости и скрывались в интимном полумраке разноцветных гостиных, где их угощали сластями и лимонадом.

Там на мягких диванах, освещенная янтарным, розовым, голубым или зеленым светом ламп, восседала та или иная царица бала, окруженная синим кольцом гардемарин или кадет. В одной гостиной пели русские песни, в другой играли в шарады, в третьей велись беседы и раздавался веселый смех. И снова музыка. Пустеют уголки уюта, песни и остроумной шутки, и снова полон зал, и топот ног в лихой мазурке. Но вот утомлены танцоры, дамы, музыканты. Затих Кебир. Огни потухли. Разъехались все гости по домам. И мирный сон спустился над горою.

По очереди одна из рот уходила в плавание на учебном судне «Моряк», которым командовал (бывший мой воспитанник Петербургского корпуса) старший лейтенант Максимович. Подошла очередь и моей (севастопольской) роте идти в это плавание. По морскому уставу я, капитан 1-го ранга, не мог плавать под началом старшего лейтенанта, а потому директор корпуса назначил к кадетам лейтенанта Калиновича.