Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

Утром на крепостном дворе нагрузили кадеты две фуры, запряженные мулами, и чернокожие возницы повезли кадетское имущество на пристань Бизерты, чтобы там перегрузить на парусное судно «Моряк». Я сказал роте наставительное слово, пожелал им счастливого плавания и благословил в поход. Рота покинула крепость и фронтом с песнями ушла в Бизерту. Из рощи оливок еще доносились их звонкие, молодые голоса и стихли на нижнем шоссе. Осиротелый на время, я спустился в Сфаят, где, по совету директора, засел за новую патриотическую пьесу для театра Морского корпуса – «Памятник – Россия». Я написал ее в 3 картинах: 1) Могущество великого Царства. 2) Распад Царства во время революции. 3) Светлое воскресение России. Закончив ее, я прочел свое произведение в «Художественно-литературном кружке» Морского корпуса – председательницей которого была супруга директора. Пьесу одобрили и много о ней потом говорили.

А пока она писалась, кадеты мои плавали и я навещал их на учебном корабле. Командир его хорошо помнил своего воспитателя, принимал меня с почетом и лаской, показывал судно, занятия кадет, устраивал шлюпочные учения под веслами и парусами.

Приезжал ко мне в Сфаят лейтенант Калинович, докладывал о кадетах и высказал мне, что очень доволен кадетами, что они удивительно хорошие мальчишки и, несмотря на мелкие проступки и ошибки (благодаря их молодости), они очень хорошего направления и полны благородных задатков. Одно удовольствие с ними работать. Выслушав такой лестный отзыв такого прекрасного воспитателя, я испытал глубокую радость за свою любимую Севастопольскую роту и с душевным удовлетворением увидел, что мои труды нескольких лет не пропали даром. Вот, думалось мне, они уже кадеты 5-й роты, там 4-я, и вот они – гардемарины; доведу ли их до мичмана? увижу ли их офицерами? И пока я так думал о них, в келье Владыки Кебирского Китицын ловкими и умелыми руками перетасовывал две колоды, «Владивостокскую» и «Севастопольскую», карт. В стройном «пасьянсе» укладывались офицеры – валеты, ротные командиры – короли, отбрасывались дамы и передвигались важные тузы.

В результате этой раскладки большинство «севастопольских» офицеров перешли на разные хозяйственные, классные, канцелярские должности, а воспитателями к севастопольцам пришли «владивостокские» мичманы, фельдфебели и унтер-офицеры. Я сам не избег той же участи. После многих часов убеждений и уговоров темные, бархатные глаза уговорили меня: «Для общего блага корпуса», как говорили мягкие губы, отдать мою роту, расколов ее на две части: старшую, по возрасту, успехам и развитию 4-ю, – старшему лейтенанту Брискорну; а 2-ю – 5-ю роту – новому гостю с эскадры – помощнику старшего офицера крейсера «Генерал Корнилов» старшему лейтенанту Круглик-Ощевскому – офицеру, перешедшему из армии во флот.

– Вы – «человек с сердцем», – говорил мне уговаривающий голос Китицына. – Вы знаете сердце детей, возьмите 6-ю и 7-ю роты и воспитывайте их, как вы прекрасно это умеете. Он – «человек с перцем», возьмет 5-ю роту – это возраст, который нужно держать в ежах. Я и других «королей» переставлю, и тогда у нас получится стройная организация. Каждый будет на своем месте. И корпус отшлифуется как бриллиант!

Вечером того же дня вышел приказ по корпусу, благодаривший меня за все труды, заботы и знания, положенные в роту мою в Севастополе, во время эвакуации, и в Бизерте, и я назначался командиром сводной 6-й и 7-й рот. Всю работу приходилось начинать сначала. Плавание на «Моряке» окончилось, и севастопольцы мои вернулись на «Кебир». Приехал и «гость с эскадры».

В одно печальное утро, о котором и до сих пор вспоминаю с невыразимой грустью, на дне крепостного рва стоял я перед серединою фронта своей дорогой «Севастопольской» роты и читал им приказ по корпусу о нашей разлуке.

Длинный фронт вытянулся вдоль крепостной стены, и двойной линией тянулись передо мной милые головы кадет с глазами, устремленными на меня, давно знакомые, близкие, родные лица, так хорошо изученные мною души, так горячо любимые дети-друзья. Прочтя приказ, я сказал им прощальное слово:

– Мне тяжело и грустно отходить от вас; но я учил вас безропотно подчиняться каждому приказу и сам подаю вам в этом пример.

Сбоку на фланге на фоне крепостного вала стояла высокая фигура Круглика-Ощевского, белая рука разглаживала черные бакенбарды на белом лице, и черные глаза с улыбкой следили за прощанием командира с его ротой. Вдруг он отделился от скалы и громко закричал:

– Господа, по обычаю моряков, качать вашего любимого командира, ура!

Рота бросилась ко мне, подхватила, и высоко взлетал я между двумя каменными стенами на мягкие руки дорогих моих воспитанников и учеников.

– Ура! Ура! – кричали кадеты; но сердце мое сжималось от горя разлуки.