Каин Л. Избранное, расширяемое издание

В пятом классе, или около того, все подсели на жвачку со вкусом резины. Потом, классу к седьмому, она приобрела вкус и твердость пластмассы, но это позже. А в пятом, когда народ жевал резиновую резину на всех углах, казалось, что это невероятно круто. Все эти пузыри, вкладыши, наклейки с голыми бабами и машинами вызывали некий неопределённый трепет. И тут тоже был простор для споров: «как правильно надувать пузыри» (кстати, попробовал бы кто сейчас надуть пузырь из той жвачки); «сколько можно жевать одну жвачку»; «сколько разновидностей каких вкладышей существует» — и так далее. Народ спорил — я был в стороне, я не жевал жвачку.

В девятом классе у меня чётко проявился интерес к десктопному программированию, и я начал шпарить всякую хрень на турбо-паскале. Тогда этот язык был ещё в ходу (а, может, и нет — мне было без разницы, я штамповал, как станок). Народ продолжал спорить, а количество тематик увеличивалось и жёсткость суждений укреплялась. Вокруг происходили первые сексуальные отношения, пацаны научились в драке пинать лежачих по голове, а девчонки — курить и материться. Я штамповал.

К одиннадцатому классу я стал маленькой звездой, отстал по всем дисциплинам — и мне было всё равно. Я почти не бывал на уроках, потому что постоянно ездил по концертам, так что споры шли мимо меня. А люди спорили — на этот раз пытаясь казаться умными и рассудительными. Спорили в основном об учёбе, будущем — ну и по-прежнему умели пинать по головам да курить-материться. Конец школы был жёстче всего по темам и суждениям.

А потом… да, а потом — отрезало. Исчезло всё. Вокруг, в смысле. После окончания школы мир стал аморфным и бессмысленным, как воск оплавившейся свечи. Не было формы, не было скелета. И стало понятно, что пора начинать спорить, наконец.

Не вышло.

Нас съедят

Все мы — поэты, музыканты, писатели, художники, учёные, философы… Хотя, нет, философов — вычеркнуть. Так вот, все мы, деятели творческого и интеллектуального труда (кроме философов) вечно «поём» о том, что всё плохо. Понятное дело, говорю я не обо всех ста процентах, а об основной массе по России (ОМПР). Когда всё хорошо — мы поём, что всё плохо, когда всё плохо — мы поём, что всё плохо. Такая, надо сказать, стабильность.

А всё потому, что ОМПР воспринимает этот самый творческий и интеллектуальный труд, первым делом, как инструмент донесения правды. Не СМИ («Фу, коррумпированные все»), не листовки и выступления политиков («Эти всегда врут!»). Именно творчество — книги, песни, картины, фотография.

Вот была у нас тирания, и жилось нам плохо. В чём разница между нами и неграми из Гарлема, которым тоже жилось ужас как отвратно? А вот в чём. У негров, у самих негров, внутри их общин не поощрялись доносы, их было некуда отправить, и они все всё знали. Незачем было распространять правду, правда была скучна и разрешена. Да, рэп всё равно возник, но раньше возник спиричуэлс. Раньше возник блюз, джаз, соул.

Мы вечно в ауте, и мы сами себя в него помещаем. Мы пытаемся быть политкорректными, и при этом срём там, где живём. Такова наша русская, щедрая душа. Наши песни повествуют о том, что мы все в жопе и никогда из неё не вылезем. Наша популярная фантастика рассказывает о будущем, в котором невозможно дышать воздухом. Да какого хрена, чего мы вообще добьёмся, куда мы придём, если мы сами не верим в своё будущее?

Мы похожи на грибы. Честное слово, мы — грибы. Мы лежим в корзинке, и вот один гриб начинает говорить: «О, чуваки! Нас везут на дискотеку!» А другие ему отвечают: «Не зноби. Нас съедят». А потом их приносят в теплицу и высаживают. Потом — собирают, приносят в другую теплицу и высаживают. И так — каждый раз. «О, мы на дискотеку!» — «Нас съедят». А грибов всё больше и больше. И уже пора бы есть, а то все другие растения подыхают от наплыва грибов. А грибы всё упорно ноют: «Нас съедят. Нас съедят. Нас съедят. Нас съедят».

Возвращение. Фильм

Посмотрел на днях фильм Андрея Звягинцева «Возвращение». Несмотря на один большой косяк (по моему мнению), фильм очень и очень сильный.

Идея фильма на первый взгляд поверхностна и проста. Два брата живут без отца, с матерью и бабушкой. И вот однажды приезжает отец. Отец вытаскивает их на остров, по пути и на острове происходят какие-то события. Всё просто и прозрачно. Но только на первый взгляд.

Раньше я слыхал упоминания об этом фильме. Почему-то народ утверждал, что отец вернулся из тюрьмы. В принципе, на первый взгляд кажется, что эта позиция — обоснована. Его не было двенадцать лет, мать говорила, что он — лётчик (достаточно стереотипный образ отца, когда он погиб или в тюрьме), вернулся — седой и с жёсткими жизненными принципами, этакий герой песни русского шансонье. Плюс к тому чисто визуально — постоянно какие-то каземтаные стены везде, намёки на тюремный сленг и так далее. Но это всё — первый взгляд, не более.