Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы

Итак, будь то три слова Хемингуэя или тридцать пять страниц Фолкнера, предложения – или фрагменты – могут сказать нам гораздо больше, чем говорят. Что я предпочитаю? Ни то ни другое. И то и другое. То, которое работает. Но вот в чем дело. Работа неразрывно связана с фрагментами романа. Он сам продиктует, какие предложения ему нужны; предложения определят вид романа, который можно написать. Книги Хемингуэя воплощают культурную амнезию, а может быть, горячее желание ненадолго потерять память. Кто хотел бы помнить жуткие события этого века, этой войны? Фолкнер пишет о войне между ностальгией и отвращением, о желании, чтобы далеко в прошлом остались ужасы, от столкновения с которыми он не может уйти. Он стремится собрать, притащить все и отовсюду, а Хемингуэй – исключить, оставить все на расстоянии вытянутой руки. Вот почему неудивительно, что один писал переусложненную прозу, а другой простую. Их предложения не имеют ничего общего, кроме одного: они совершенны.

13

Унесенные потоком сознания

Давным-давно повествование было простым. Вы рассказывали, что делали герои, вы цитировали их диалог, а если необходимо, передавали, о чем они думали. «“Это легко”, – думал Джо, медленно идя по набережной». Единственная загвоздка здесь: нужно знать, что такое набережная. Но ведь, как указывает Вирджиния Вулф, «в декабре 1910 года или около того времени человеческая природа изменилась». Определенно изменилось и отношение романиста к сознанию. В результате гигантских перемен в научной и философской трактовке разума – побочных продуктов работы Фрейда, Юнга, Уильяма Джеймса и Анри Бергсона (ставшего лауреатом Нобелевской премии по литературе) – само представление о сознании стало гораздо более расплывчатым. И запутанным. У литературного направления «потока сознания» история была короткой, всего десятка три лет. Но оно помогло становлению современного романа, изменило отношение более поздних авторов к созданию своих героев, загадало загадки целым поколениям студентов, изучающим английскую литературу. Но нас не проведешь.

Ну разве что чуть-чуть.

Что это за зверь такой, поток сознания? Ответ прост: его не существует. Здорово помогает, правда? Конечно: не существует ничего такого, на что мы могли бы указать со словами: «Вот он, поток сознания». Множество работ вроде бы соответствуют этому понятию, но вряд ли все они посвящены одному и тому же. Больше всего оно похоже на крепкое словцо: его никто не может определить, но каждый думает, будто понимает, что оно значит. Итак, мы имеем нечто, возможно, несуществующее, чему никто не дал удовлетворительного определения, что существовало лишь мимолетно, от чего читатели приходят в замешательство. Куда мне податься? Имеет ли это значение?