Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Вернувшись в Ростов, я стал исполнять обязанности заведующего кафедрой вместо доцента Никитина. Однако уже через несколько месяцев я навсегда распрощался с милым моему сердцу Ростовом и уехал в Москву. Причин было много. Прежде всего, меня обидел новый ректор, член-корреспондент Академии наук О. А. Олекин. Сначала я действительно обиделся, а потом понял, что действия ректора просто следствие его серости. А суть вот в чем.

Весной должен был состояться конкурс на замещение вакантной должности заведующего кафедрой, обязанности которого я исполнял. И в объявлении было указано звание – доцент. Это значило, что, заняв эту должность, я не имею права претендовать на звание профессора. Я пошел к ректору и попросил изменить штатное звание на профессорское, поскольку я был уже утвержденным доктором наук и, естественно, хотел стать и профессором. Однако ректор сказал, что механика – это не математика или физика, а университет – не политехнический институт, и доцента для кафедры механики вполне достаточно!

А тут я получил лестное предложение от самого академика Лаврентьева участвовать в конкурсе на замещение должности профессора на его кафедре «Теория взрыва» в Московском физико-техническом институте.

Шел уже пятьдесят пятый год. Сталин ушел в небытие, моя мачеха вернулась домой из Тайшетского лагеря, и я снова был допущенным до закрытых работ, правда, с несравнимо более низким уровнем допуска, чем это было в НИИ-2 и МВТУ. Поэтому предложение Михаила Алексеевича работать на его кафедре было вполне уместным. Но самым приятным в этом предложении была просьба читать одновременно два курса – курс гидродинамики, к которому я уже привык и читал по-своему, а не «по учебнику», и курс теории функций комплексного переменного. Второй курс уже относился к компетенции кафедры математики. До меня этот дубль читали многие знаменитые профессора, в том числе Лаврентьев и Седов.

От такого предложения отказаться я не мог.

Осенью я получил предложение стать еще и деканом аэромеханического факультета. О драматических обстоятельствах, связанных с моим утверждением в этой должности, я уже рассказывал.

Итак, на тридцать восьмом году жизни я достиг Олимпа. Издали мне казалось, что там живут боги с докторскими степенями и профессорскими званиями. И вот я оказался среди них. Среди докторов, но среди богов ли? Это предстояло еще узнать!

Глава VI. Об интеллигенции, ее судьбе и ответственности

Становлюсь ли я интеллигентом?

Ощущение своей принадлежности к интеллигенции было одним из довольно ранних. Оно возникло задолго до того, как я стал задумываться о смысле этого слова. Позднее я нередко сам себе задавал вопрос, в какой степени я имею право причислять себя к этой группе граждан. Именно граждан, ибо интеллигент не мог не быть гражданином. В том высоком понимании смысла этого слова, которое пришло к нам еще из античного мира. В моем представлении, интеллигент – это не просто образованный гражданин, а человек, обладающий еще определенными нравственными началами.

Сначала я воспринимал себя членом своей семьи, русским, сыном своего отца, внуком своего деда, с их восприятием России, русской культуры прежде всего. И надо сказать, что то первоначальное представление об интеллигенции, об интеллигентности, которое я воспринял в детстве, так и осталось со мной на всю жизнь, хотя многое коренным образом менялось в моих взглядах и восприятии действительности.

Принадлежность к интеллигенции была моим первым проявлением социальности. Я на многое смотрел именно с позиций этой части русского общества и той трагедии русской интеллигенции, которая разворачивалась у меня на глазах. И по этой же причине я никогда не мог принять большевизм и сталинизм, хотя чуть ли не полвека был членом партии. Но зато я внутренне принимал социализм, мне всегда была глубоко симпатична его доктрина, так же как и доктрина христианства, и я долго не видел иной альтернативы тому образу жизни, который описали Диккенс, Бальзак и другие великие, писавшие о капиталистическом обществе XIX века. На всю жизнь у меня осталась в памяти экскурсия в Иваново-Вознесенск (теперь просто Иваново) и посещение рабочих казарм с их подслеповатыми окнами, затхлым воздухом, двухэтажными нарами в комнатах-пеналах, на которых ютилось по две семьи. А ведь рядом были светлые виллы и роскошные выезды.

Я никогда не мог отрешиться от того чувства глубочайшей несправедливости, которая лежит в основе капиталистического общества, забыть о том, что оно возникло из горя согнанных с земли миллионов разоренных крестьян, горя тех, кому было некуда податься, кроме фабрики. Мне всегда казалось, что мог быть и другой путь промышленного развития человечества.