Как натаскать вашу собаку по философии и разложить по полочкам основные идеи и понятия этой науки

– Именно. Мы не наблюдаем пространство или время. Это не эмпирические понятия, выводимые из опыта. По утверждению Канта, они являются необходимыми условиями любого вида чувственного опыта. Кант формулирует это следующим образом: пространство и время есть априорные созерцания. Видеть объект – значит уже обладать идеями пространства и времени, вписанными в него. Невозможно представить что-то, что не имеет пространственной и временной организации. Мы не способны представить объекты иначе, чем занимающими какое-то пространство и обладающими такими качествами, как отдельность или связанность.

Вот что Кант имеет в виду под идеей синтеза a priori. Как правило, нечто, предшествующее опыту, может быть истинным только аналитически или тавтологически. Но в данном случае у нас есть то, что предшествует опыту, но при этом содержит настоящее знание.

Тем, кто утверждает, что мы на самом деле просто воспринимаем пространство «извне», Кант отвечает, что даже идея о том, что пространство существует вне нас, предполагает наличие пространственных понятий «внутри» и «снаружи», поэтому аргумент является круговым. Сходным образом, идея о том, что вещи существуют или в хронологической последовательности, или одновременно, – это структурный принцип, который помогает нам разбираться в мире, а не вещь, которую мы там действительно обнаруживаем.

– Я стараюсь понять, но у меня всего лишь маленький мозг собаки.

– Не только ты. По-настоящему сложно заставить мозг думать о пространстве и времени как о спроецированных сознанием, а не пассивно воспринимаемых явлениях. Возможно, полезно думать о них, как о правилах игры. Когда ты смотришь футбольный матч или наблюдаешь, как два человека играют в шахматы, то, что в противном случае выглядело бы крайне трудными случайными движениями, становится совершенно понятным, если знать правила. И дело не в том, что мы просто пассивно воспринимаем образы человека, ударяющего по мячу или двигающего ферзя, а потом истолковываем эти движения: сама игра структурирована нашим сознанием – мы считываем правила, заложенные в самом матче.

Такое активное осмысление мира очень хорошо согласуется с современной психологией, которая полностью поддерживает представление о том, что мозг тяжело работает, чтобы придать хаотичной путанице сенсорного восприятия форму и смысл. Всего один очень простой пример. Когда мы смотрим на что-нибудь, изображение на сетчатке перевернуто вверх ногами. Мозг в первую очередь должен правильно перевернуть изображение. Но все эти переворачивания подразумевают врожденное знание пространственных отношений.

Невозможно думать о мире без времени и пространства. Что это за момент до Большого взрыва, в результате которого возникли пространство и время? Человеческий разум буквально не может это постичь. У нас есть слова «до Большого взрыва», которые, по-видимому, что-то означают, но нет ничего, никакого образа в нашем разуме, который им соответствует. Думать о каком-нибудь объекте – значит помещать его в пространстве. Представление о движущемся объекте связано не только с идеей пространства, но и с идеей времени, которое проходит, когда объект движется.

Поэтому даже чувственность, первый этап познания посредством поглощения чувственных восприятий, структурирована особенностями разума. Теперь наступает следующая стадия процесса познания: рассудочное познание

. Созерцания – так Кант называет эту необработанную информацию, организованную в пространстве и времени, – должны быть далее истолкованы рассудком, чтобы они стали для нас что-то значить.

Итак, с чувственности начинается процесс превращения необработанных сенсорных данных в нечто, что мы можем знать, путем организации их в пространстве и времени. Однако по-настоящему тяжелую работу выполняет рассудок: в ходе этого процесса разум сортирует, организовывает, комбинирует и выносит суждения. Для этого разум пользуется тем, что Кант называет категориями – разными понятийными сущностями, которые разум применяет для придания смысла входящей сенсорной информации.

Представление о том, что вещи в мире «извне» можно анализировать с помощью категорий, впервые было использовано Аристотелем (ну, вообще-то, так и должно было быть, верно?). Изначальное греческое слово ϰατηγορία означало обвинение, которое можно было выдвинуть против кого-нибудь в суде. Аристотель использовал термин для обозначения чего-либо, подобного предикату, – то, что можно сказать о чем-нибудь, или вопрос, который можно задать об этом.