Как партия народ танцевать учила, как балетмейстеры ей помогали, и что из этого вышло. Культурная история советской танцевальной самодеятельности

Так учила ли партия народ танцевать? Конечно, нет. Образ партии, обучающей народ искусству танца, вызывает смеховой эффект, поскольку кажется нелепым. Трудно представить себе большевиков с их миссионерскими амбициями и грандиозными планами в образе мелочного в своей профессиональной строгости и дотошности танцмейстера или в обличии хитрого цыгана, который водит танцующего медведя по ярмаркам. (Для того чтобы представить себе современного российского политика, танцующего перед публикой «Калинку», после выступления официального представителя Министерства иностранных дел Российской Федерации М. Захаровой в мае 2016 года, напротив, не нужно напрягать воображения[322]

.) Приступая к проекту, я исходил из гипотезы о прямом руководящем участии коммунистической партии в создании и развитии художественной самодеятельности в СССР. Однако никаких документов, подтверждающих эту гипотезу, не нашел. Читателя может насторожить и тот факт, что сюжеты о профессиональной и любительской хореографии занимают в первой трети книги не более пятой части. Можно ли говорить о соответствии содержания названию? Не сигнализирует ли это о фиаско исследования? Не будем спешить с приговором. Попробуем ответить на другие вопросы: возможно ли большевистскую культурную политику в отношении танцевальной самодеятельности описать как учебный процесс и может ли использование концепта учебного процесса помочь нам лучше понять феномен этой культурной политики, очертить круг ее участников и проникнуть в их мотивы и намерения?[323]

Как известно, всякий учебный процесс должен иметь учителя, жаждущего поделиться знанием, ученика, добровольно или вынужденно готового его воспринимать, и сам учебный материал, который учащий передает учащемуся. И мы знаем, что в случае трудностей с усвоением материала проводится работа над ошибками. Работа над ошибками — безошибочный признак учебного процесса.

Выше было показано, что некоторые большевистские вожди имели о танцевальном искусстве собственное мнение и не скрывали его. Более того, желали, чтобы оно было услышано, дабы исправить ошибки в области танца — будь то сценический вариант народного танца, против превращения которого в акробатику ратовал И. В. Сталин, будь то «буржуазные танцульки», растлевающие молодежь и потому подлежавшие запрету, будь то «кукольное», в духе хореографической классики XIX века, изображение советских колхозников, являющееся пасквилем на советскую действительность и достойное безоговорочного осуждения. Другими словами, негативная программа танцевального обучения — ясное определение ошибочного хореографического поведения — была в СССР налицо.

Имелась и положительная программа: простой русский танец; классика, черпающая из «несметных сокровищниц» народного искусства; жизнерадостный современный танец, отражающий оптимизм и счастье жить в стране Советов. В форсированном поощрении развития массового танцевального искусства в СССР видится программа «правильных танцев», которые были частью масштабного культурного проекта. Чтобы описать его, я воспользуюсь представлением социологии знания об «интеллектуалах» в версии Б. Гизена. Интеллектуалы, согласно его концепции, представляют собой дискурсивные сообщества, претендующие на миссию конструирования коллективного прошлого, настоящего и будущего, то есть производства коллективных идентичностей — национальных, классовых, гендерных и проч.[324] Их основным оружием является создание классификаций, типизаций и иерархий с помощью приписывания культурных свойств отдельным социальным группам и явлениям. Для интеллектуалов характерно восприятие себя носителями «сакрального» знания, нуждающегося в ревностной защите от критики и профанации и одновременно — в распространении. Их собственная идентичность порождает и закрытость общности, и миссионерский пыл, допускающий, в крайнем своем воплощении, агрессивные практики насаждения «священного» знания. В растущем и усложняющемся сообществе приписывание культурных свойств

открывает границы практике завоевания, миссии и педагогики. […] тот, кто оказывает сопротивление культурной миссии, не просто чужд и несовершенен, но и неправилен и не такой. Так как он не осознает своей истинной идентичности, в крайних случаях его можно обратить на верный путь против его собственной воли. Аутсайдеры рассматриваются в таком случае как пустые, «естественные» объекты, которые могут добиться идентичности и статуса субъекта с помощью усвоения культуры[325].