Как партия народ танцевать учила, как балетмейстеры ей помогали, и что из этого вышло. Культурная история советской танцевальной самодеятельности

Сколь бы критично не относились исследователи проблем культуры коллективного поминовения, или коммеморации, к наследию М. Хальбвакса, еще в 1920-е годы выдвинувшего концепцию «коллективной памяти», они не могут пройти мимо его тезиса о внешних влияниях, или о «социальной рамке», влияющей на процессы индивидуального и группового воспоминания и забывания. Хотя память индивидуальна и трактуется как «способность поместить личное существование в пространственно-временную целостность и оглядываться на прошлое, предшествовавшее настоящему»[989], то, как индивид «оглядывается на прошлое» и что он там видит, зависит от культуры и времени, к которым он принадлежит. Конечно, ни общество, ни одна из его групп не являются гомогенными, на что обычно — и не вполне справедливо — критикует в подходе французского социолога. Сегодня, зная, что «класс», «нация» и «поколение» являются воображаемыми сообществами

[990], абсурдно искать единую «коллективную память» у какой-либо из этих групп.

Однако есть группы статистически осязаемые, члены которых длительно находятся в интенсивном личном контакте, занимаются общим делом и проводят вместе преобладающую часть времени — и часто готовы проводить еще больше. Следовательно, их объединяют совместно пережитые события, неоднократно обсужденные и потому совместно усвоенные, превращенные в общий опыт и общие воспоминания.

Наряду со счастливой семьей, неразлучными друзьями или фанатичной религиозной сектой к такого рода «объективно существующим» группам можно отнести и (в прошлом) успешный и прочный любительский коллектив. Особенно коллектив хореографический, участники которого владеют общим эзотерическим языком и самым сокровенным опытом — телесным. Недаром своего руководителя они могут именовать «второй мамой», а группу — «вторым домом». Их общее прошлое цементирует коллектив и прокладывает его внешнюю границу, заботится о поддержании стабильной идентичности его членов, убедительной для них самих.

Роль этих функций становится экзистенциально важной, если возникают угрозы существованию коллектива. Коммуникация о прошлом стала вопросом жизни и смерти для бывших советских самодеятельных танцоров, когда стабильному государственному проекту самодеятельного творчества, вместе с СССР, пришел внезапный конец. Противопоставление «плохого» настоящего «хорошему» прошлому стало стратегией выживания, поддержания надежды и проявления несогласия. «Коллективная память» стала способом «сохранения вида», альтернативой генетической памяти животного в буквальном смысле этого слова[991].

В следующих сюжетах, завершающих эту часть книги, речь пойдет о «коллективной памяти» челябинских «Самоцветов». В большей степени для удобства упорядочения материала, чем для его интерпретации, я воспользуюсь типологией одного из пионеров современного изучения проблем памяти в гуманитарном цехе Я. Ассмана[992]

. Он типологически разделил «коллективную память» на «коммуникативную» и «культурную». Первая является биографическим воспоминанием современников, слабо оформленным и поддерживаемым повседневной коммуникацией индивидов. Память современников событий исчезает вместе с их уходом из жизни. Событие остается «живым» не более 80 — 100 лет, в течение жизни трех-четырех поколений. «Культурная память», напротив, удерживает лишь наиболее значимое прошлое, которое позволяет ориентироваться в этом мире и поэтому имеет значение высшей правды, обладающей нормативной силой. «Культурная память», в отличие от «коммуникативной», является значительно более организованной и оформленной, она находит отражение в церемониальном, праздничном действе и имеет специальных носителей и хранителей[993].

Главным специализированным носителем нормативного прошлого сегодня является зафиксированный, письменный текст, живой памяти — устная коммуникация. Третья часть книги построена на столкновении двух типов памяти — «культурной» и «коммуникативной». Это избавляет меня от необходимости специально подробно останавливаться на текстах Р. Ф. Шнейвайса или Н. Н. Карташовой, обширно представленных на многих страницах. Устные кулуарные воспоминания В. И. Бондаревой и ее учеников представляют собой оппозицию широко распространенным письменным, своевременно не продемонстрированную и запоздавшую. Они выражают несогласие проигравших. К ним нам еще предстоит вернуться, чтобы рассмотреть коммеморативную тактику, оппозиционную парадно-официальной.

Но прежде необходимо рассмотреть иные механизмы коллективного обращения к прошлому. К ним относятся юбилеи и другие формы церемониальной коммуникации, а также создание, сохранение и инструментализация предметов, наделяемых статусом реликвии. Последние требуют нескольких предварительных замечаний теоретического свойства.