Как партия народ танцевать учила, как балетмейстеры ей помогали, и что из этого вышло. Культурная история советской танцевальной самодеятельности

В данном случае представляется целесообразным максимально широкое толкование термина «реликвия», подразумевающее любые предметы, которые принципиально не имеют потребительской ценности, но выступающие в качестве «заменителей людей и богов»[994], «семиофоров»[995], указывающих на невидимый мир и тем самым обеспечивающих его присутствие и действенность. Социальный смысл светских «реликвий» состоит в том, что «они делали присутствующим невидимый — прошедший или экзотический — мир и тем самым, подобно церковным реликвиям, повышали достоинство их обладателей»

[996].

Рождение и функции «реликвий» невозможно объяснить, не учитывая специфику человеческой памяти:

В противоположность распространенному стереотипу отношения к хранящемуся в памяти прошлому как к тому, что прочно зафиксировано и потому неизменно, в действительности воспоминания податливы и гибки. То, что, казалось бы, уже свершилось, продолжает претерпевать постоянные изменения. Преувеличивая в памяти те или иные события, мы заново их интерпретируем в свете последующего опыта и сегодняшних потребностей[997]

.

Именно этим по крайней мере отчасти объясняется, почему тот или иной предмет вдруг становится для индивида или социальной группы объектом, символизирующим важное и дорогое былое. Поэтому «все реликвии одновременно существуют и в прошлом, и в настоящем»[998].

Среди «реликвий» малых групп, функционирующих с помощью личной коммуникации, прежде всего в семье, в XX веке особую роль приобрели фотоизображения[999]. В силу ряда обстоятельств фотографии могут более пластично и убедительно выполнять функции идентификации, коммуникации и интеграции, чем другие символические предметы. Во-первых, фотография как материальная субстанция является податливым предметом для обработки и приспособления к намерениям владельца. Во-вторых, фотографии одновременно являются предметами и изображениями предметов: «Фото… — особые вещи между изделием и свидетельством, они — „предметы-посредники“ [дословно — „межвещи“ (Zwischendinge). —

И. Н.]»[1000]. В-третьих, фотография является, вероятно, одним из самых сильных побудителей к (авто)биографическому рассказу: «Не будет преувеличением сказать, что любая биография стремится к фотографии»[1001]

. Роль фотографии как стимулятора обращения к прошлому в значительной степени объясняется общностью фото и памяти. Автобиографическую память и фотографическое изображение роднят фрагментарность, непоследовательность, субъективность и ненадежность в качестве базиса для «объективного», фактического знания о человеческом «Я». Они отмечены «общим парадоксальным отношением к действительности и вымыслу»[1002]. Правдивость фотоснимка и автобиографии столь же иллюзорны, как и эффективное использование ими «достоверности» своего инструментария для обслуживания возросшей потребности современного человека построить и защитить свое «Я», найти и стабилизировать свое место в постоянно меняющемся мире. Наконец, в-четвертых, фото выступают в двух ипостасях — зафиксированных моментальных инсценировок и длительных инсценировок (подарок, сувенир, реликвия). «Они соединяют ритуал (действие) с реликвией (следствием или результатом действия)»[1003].

Однако начнем с церемонии, направленной на коллективное воспоминание, — с юбилеев.

Юбилеи