Как птички-свиристели

Потом они снова, чихая и кашляя, спустились в белый туман. Мексиканцы, меняясь, но непременно по двое, увозили на грузовике полные мешки. Когда подошло время очередной поездки, грузный мужчина велел мексиканцу по имени Ласаро взять с собой Чика.

Поехали по мосту, над палаточным лагерем, в другой квартал города, где было еще больше доков, товарных складов и промышленных построек. Затормозили около мусорного ящика. Оглядевшись по сторонам, Ласаро положил туда один из мешков, и они быстро двинулись дальше. После нескольких таких остановок в грузовике оставалось еще три мешка.

Чик показал на них и на мусорный ящик.

— Почему не…

— Есть закон, — ответил Ласаро и усмехнулся. — Асбест — нехорошо. Тут нет закон, а есть вне закон. Как я!

Когда они вернулись на корабль, уже стемнело и работа закончилась. Последние мешки побросали в машину, и грузный мужчина расплатился с каждым, вынимая деньги из пухлого бумажника. Чику заплатил последнему — мексиканцы как раз влезали в свой грузовик. Семьдесят шесть долларов и пятьдесят центов — а заработано-то за один день!

— Ты красишь вообще?

— Пожалуйста?

— Красить умеешь? — Мужчина жестами изобразил банку с краской, стену, кисть.

— А, да! Я красить! Я красить… очень хорошо.

— Думаю, сможешь. Завтра приходи опять. В восемь часов. Дам тебе работу.

— Восемь долларов и пятьдесят центов — один час?

Мужчина, засунув руки глубоко в карманы своей необъятной теплой куртки, криво улыбнулся Чику.

— Точно. Как и сегодня.

В застегнутом заднем кармане новых джинсов у Чика лежало сто шестнадцать долларов пятьдесят центов — его секрет. Чик вернулся в лагерь, и женщина спросила, где он был. «Гулять ходил…» — последовал ответ и неопределенный взмах рукой в сторону рынка. Чик боялся, что кто-то мог видеть их с Ласаро в грузовике. Но люди, растянувшиеся на земле вокруг костра, больше вопросов не задавали.

Утром, еще до рассвета, пока остальные спали у себя в палатках, он сложил все вещи в матерчатую сумку и крадучись, на цыпочках выбрался из-под моста. Теперь Чик знает более безопасное место, там будет только он со своими американскими деньгами и больше никого. Там есть даже туалет и настоящие кровати. Никаких проблем. Чик поживет на корабле с асбестовыми трубами.

— Как ни странно, — говорил Том, — именно рассказ Хильди, «Мередит», заставил меня вспомнить первую главу «Женского портрета» [58]…

Обычно он начинал семинар с небольшого, минут на десять, инструктажа. Если студенты просто обсуждали работы друг друга, занятие становилось каким-то безжизненным, и у Тома сразу возникало желание напомнить присутствующим — и они занимают свое, пусть и скромное, место в череде мастеров художественного слова. Том слегка хватил через край, сравнив Хильди Блом с Генри Джеймсом, и у Хильди, которая сидела на дальнем конце общего стола, хмуро уставившись в записи, сделался такой вид, будто она находится в кресле стоматолога и сейчас ей будут удалять нерв.

У каждого из восьми студентов были ксерокопии и «Мередит», и главы из Джеймса, но Том обрадовался, заметив, что четверо (Хильди, правда, в их число не входила) купили «Женский портрет» полностью, в издании «Пингвин Классикс» с черным корешком. В глубине аудитории сквозь высокие окна с каменными рамами и освинцованными переплетами проникали три луча бледного ноябрьского солнца. В окнах и рамах присутствовало нечто церковное, они, видимо, предназначались для перенесения духа «Лиги плюща» [59], Кембриджа и Оксфорда сюда, на западную окраину США. Всю стену узкого помещения занимала доска, сплошь исписанная кириллицей; единственным английским словом там было «Чивари» [60].