Как птички-свиристели

Бет надела повое черное платье от Кельвина Кляйна — из искусственного шелка, без бретелек, до пола, Том — костюм, купленный четыре года назад в Лондоне, по случаю похорон отца. Том удивленно уставился на Бет, снял очки и поцеловал жену в голое плечо. «Боже, как ты хороша. До ужаса хочется твое платье расстегнуть и снять, как кожуру с банана». Финн, наморщив презрительно нос, сказал: «Бананы не носят платьев» — и ушел смотреть по телевизору «Самых забавных животных планеты».

Кортни наконец появилась — сиреневые губы, накрашенные ресницы. Девушка неуклюже топала в босоножках на тяжелой платформе и выглядела так, будто тоже собирается развлекаться вечером. Листок с телефоном Юргенсенов Бет прикрепила к холодильнику, а затем открыла агрегат — показать Кортни, где соус песто и свежие равиоли со шпинатом и горгонзолой.

— Круто, — неуверенно сказала Кортни. — А в морозилке у вас мороженое есть?

— С шоколадной крошкой и с карамелью, только подождите, пока Финн уснет, хорошо? Ему сегодня вечером мороженое не полагается.

— Конечно, никаких проблем.

Для поездки они выбрали «ауди». Пока Бет включала зажигание, Терри Аллен [62]исполнял «Умчавшись в Техас». Она заглушила музыку и сказала Тому:

— Нам на Лейксайд-авеню, точно к северу от Дирборна.

По карте дорог Том продиктовал жене маршрут. Жилище Юргенсенов располагалось близ озера Вашингтон, на одном берегу с Сиэтлом; подъездная аллея, ведущая к дому, была вымощена гравием и освещалась высокими фонарями, установленными среди рододендронов и старых елей. От зеленых насаждений веяло такой традиционностью, что в конце аллеи Том ожидал увидеть строение приблизительно в стиле тюдор года этак 1925-го и очень удивился, когда там обнаружилось низкое здание из камня и стекла, с навесными балками и причудливо скошенными углами, делавшими его похожим на полуразобранную мозаику. Нашли место для парковки среди прибывших «рейнджроверов» и «ягуаров»; Том заметил: длинный покатый газон, спускающийся к узкой полоске озера за боковой стеной дома, разбит настолько недавно, что напоминает шахматную доску — так отчетливо видны отдельные квадратики дерна, совсем некстати освещенные яркими огнями дома.

Они ждали, пока откроют дверь, и Том сказал:

— Гарденкорт! Помнишь, в «Женском портрете»? Я тут…

— Ах, входите! Вы как раз вовремя: музыканты уже настраивают инструменты.

Громкие всхлипы и завывания раздавались вдалеке, а Том и Бет снимали пальто и вручали их горничной в фартуке; потом миссис Юргенсен проводила гостей через увенчанный стеклянным куполом атриум — там в огромных деревянных кадках помещались две взрослые кокосовые пальмы — к двери, которая вела в помещение, показавшееся огромным конференц-залом.

Несмотря на присутствие двадцати гостей и оркестра, зал все равно выглядел пустым. Люди сидели кое-где, в креслах и на диванах, очень далеко друг от друга, как пассажиры в практически безлюдном зале ожидания.

— Не принести ли вам чего-нибудь выпить до начала? Белого вина или воды «Эвиан»?

— Вина, — ответила Бет странным, напряженным голосом.

Юргенсены явно силились совладать с обширными пустыми пространствами гигантской комнаты. Громадный сине-розово-лиловый шедевр Чихьюли [63], выдутый из стекла, свисал с потолка и изображал не то тропический водный организм, не то самые большие в мире женские гениталии. Под украшением одиноко стоял стол, за которым могли бы пообедать по крайней мере восемь человек, на столе помешалась коллекция фотографических портретов в рамках, увеличенных до размера инфолио и даже крупнее. По обеим сторонам открытого камина — в нем запросто можно было зажарить целого быка — висели два внушительных абстрактных полотна, выполненных в землистых тонах. Однако предпринятые ухищрения не уменьшали зал, пусть только зрительно, до приемлемых размеров, а лишь подчеркивали его непомерную огромность.

Бет обходила сзади массивное белое кресло, и навстречу ей протянулась чья-то тощая рука с голубыми часами. Сидящий поднялся, и Бет, казалось, невероятно удивилась.

— Стив? — воскликнула она. — М-м… познакомься, мой муж — Том. Том, это Стив Литвинов.

— Я так рад, что вам удалось прийти.

Стив совсем не соответствовал описаниям Бет. Худой, смуглый и лысый, поверх малиновой рубашки, расстегнутой так, что видны густые черные волосы на груди, — кожаный пиджак. Увидев шефа жены, Том убедился: кроме него самого, в зале нет больше ни одного мужчины в галстуке.

Стив наклонился к Тому и таинственно шепнул:

— Лиз — просто клад!

Разыскали два стула, и Том подвинул свой поближе к Бет. Когда принесли вино, он коснулся ее руки.

— Ты — Лиз?

— Так он меня зовет, — ответила Бет внезапно ослабевшим голосом.

Концертную программу открыл фальцет, под аккомпанемент лютни исполнявший «Мою усладу» Морли [64]. Было вдвойне удивительно слышать чистый, высокий, словно у мальчика-певчего, голос, изливавшийся из уст румяного рыжебородого мужчины, судя по виду — любителя промочить горло пивком.