Как сделан «Нос». Стилистический и критический комментарий к повести Н. В. Гоголя

Мотивы Благовещения, вочеловечения и воскресения в «Носе», обозначенные Вайскопфом, также освещает российская исследовательница Л. П. Рассовская, утверждая, что, подобно А. С. Пушкину в ранней поэме «Гавриилиада» (1822), Гоголь создает в «Носе» религиозную пародию [Рассовская 2003]. Превращение носа в человека, его исчезновение и возвращение в ином обличье представляют собой кощунственные отсылки к евангельским событиям вочеловечения и воскресения Христа. Кощунственно также то, что нос не тонет в воде и не горит в огне, тем самым приобретая сходство с нетленными святыми мощами. В этих мотивах смерти и воскрешения Рассовская усматривает символику древнего обряда инициации. Нос покидает лицо Ковалева, проходит ритуал посвящения и тем самым обретает новую жизнь. Теперь он становится частью петербургского чиновного общества.

Однако метаморфоза остается незавершенной, поскольку «г. Нос – самозванец: он не может быть чиновником, ибо не является человеком» [Рассовская 2003:41]. Инициация оказывается мнимой. Будучи миражом и призраком, новоиспеченный статский советник исчезает, но пародийность остается. Его «тело» по-прежнему нетленно, поэтому седьмого апреля он воссоединяется со своим «отцом», майором Ковалевым. Согласно Рассовской, это происходит в воскресенье пасхальной недели – в 1835 году, когда Гоголь впервые попытался опубликовать повесть, православная пасха приходилась на седьмое апреля.

Сопоставив пушкинскую «Гавриилиаду» и гоголевский «Нос», Рассовская приходит к выводу, что, несмотря на различие во взглядах Пушкина и Гоголя на искусство и религию, в этих двух кощунственных произведениях позиции двух авторов впервые совпадают. Это пересечение косвенно свидетельствует о влиянии «пушкинского духа» на «Нос» Гоголя.

В своей недавней книге о Гоголе американская исследовательница Кейтлин Сколлинз исследует мотив Благовещения в «Носе» более детально, указывая, что травестированная евангельская сцена «полностью переворачивает классическую библейскую иерархию смыслов: вместо бесполого вочеловечения – разъятие плоти» [Scollins 2017: 134].

Сколлинз прочитывает «Нос» как историю о трояком расчленении. Первое происходит на уровне сюжета – нос исчезает с лица. Второе совершается в пространстве – в Санкт-Петербурге, разъединенном городе, спрятанном в тумане. Ковалев живет на Садовой улице, но гулять все же предпочитает по Невскому проспекту, который ассоциируется с высоким статусом и благосостоянием. Разобщенность частей города связана с его изначальным неравномерным развитием, которое было задано еще Петром Великим. Петербург – город, состоящий из частей – лишен гармонии, как и безносое лицо Ковалева.

Третье расчленение, как утверждает Сколлинз – это разложение личности, общества и речи. Сюжет разворачивается в день Благовещения, праздник, напоминающий о провозвестии вочеловечения Слова, но майор Ковалев «утрачивает способность воспринимать „живое слово“ Бога», и то, что происходит далее, извращает и пародирует события Нового Завета [Там же: 171]. Сколлинз приходит к выводу, что Гоголь изображает Петербург как город, лишенный божественного Слова (Логоса), а его обитателей – как людей, лишенных духа: «По ходу действия повести лицо Ковалева, город Петербург и сама форма повествования оказываются абсолютно фрагментарными; составные части и того, и другого, и третьего в любой момент могут отделиться и ускользнуть» [Там же: 172].

Разнообразие религиозных подходов к «Носу» свидетельствует о том, что повесть выходит за рамки шутки, анекдота или социальной сатиры. Однако исследователи, рассматривающие повесть в этом ключе, приходят к совершенно разным выводам. Так, утверждение Мережковского о том, что Гоголь глумится над чертовщиной, согласуется с мнением Мочульского, по словам которого христианство Гоголя основывалось на языческих верованиях и страхах [Мочульский 1976:10]. Высмеивание и посрамление черта – один из распространенных мотивов славянского фольклора. Однако вопрос о глумлении Гоголя над сферой сакрального в «Носе» остается спорным – такая трактовка вступает в противоречие с традиционной точкой зрения на Гоголя как православного художника и мыслителя, хотя и не скрывавшего симпатии к католичеству и мистическим учениям[26].

Компактное и убедительное определение особенности духовного мира писателя предложил Майкл Холквист: «Животворящим началом в жизни Гоголя, как и в его творчестве, было стремление преодолеть зияющую пропасть, которую он видел между пошлостями и зверствами области профанного, и высотами совершенно иной сферы священного» [Holquist 2000: 78]. Это определение применимо и к «Носу»: разрыв между высотами сакрального и пошлостью мирского достигает пика в сцене, когда в праздник Благовещения нос молится в храме.