Как сделан «Нос». Стилистический и критический комментарий к повести Н. В. Гоголя

В постсоветскую эпоху, после долгого периода молчания, дискуссии о религиозной составляющей творчества Гоголя возобновляются и в России. Видный литературовед С. Г. Бочаров применяет триаду П. А. Флоренского «лик – лицо – личина» к специфической гоголевской манере изображения человеческого лица. Исследователь утверждает, что лица в произведениях Гоголя никогда не бывают нейтральными – они всегда искажены и деформированы:

Деформация лица предстает как немотивированное фундаментальное свойство гоголевского мира, в равной степени происходящее как от объективного состояния этого мира и гоголевского человека, так и от субъективного авторского взгляда на них: и взгляд, и мир, в их уникальной взаимообусловленности, составляют источник такого необычайного и вызывающего изображения человека [Бочаров 1999: 104].

Бочаров отмечает, что мотив «унижения» человеческого лица, столь частый у Гоголя, отсылает к ударам по щекам, которые претерпел Христос. Согласно Бочарову, предложенная Флоренским концепция лица, утратившего связь с человеческой душой, помогает прочитывать образы гоголевских персонажей. Как формулировал сам Флоренский, «явление личности отщепляется от существенного ее ядра и, отслоившись, делается скорлупою» [Там же: 108]. Бочаров приходит к выводу, что в основе повести «Нос» лежит проблема личности.

Начиная с 1990-х годов религиозная интерпретация повести развивается и в ином направлении. Израильский литературовед М. Я. Вайскопф, переводчик и комментатор библейских текстов, выдвигает предположение о том, что в «Носе» Гоголь пародирует литургическую практику [Вайскопф 2003][23]

. Вайскопф начинает статью «Нос в Казанском соборе» с вопросов: как нос появился в хлебе и что означает последующая персонификация носа? Ответы на оба вопроса Вайскопф находит в сюжетных параллелях повести с библейскими и литургическими событиями. В начале повести мы видим отталкивающую супружескую чету – цирюльника и его сварливую жену, живущих вопреки завету Бога «плодитесь и размножайтесь» и пренебрегающих заветом «и будут двое одна плоть». Таким образом, телесность с самого начала интерпретируется как в буквальном, так и в символическом смысле, а исчезновение носа связывается с распадом единой плоти [Там же: 167].

Время и место действия повести также несут в себе религиозную символику. Цирюльник живет на Вознесенском проспекте, а торговки продают очищенные апельсины на Воскресенском мосту; оба названия связаны с церковными праздниками. События повести происходят в марте-апреле, а это означает, что время действия близко к важнейшему христианскому празднику – Воскресению Христову. С другой стороны, праздник Благовещения в повести приходится на пятницу, и таким образом сверхъестественное исчезновение носа перекликается с распятием Христа. Эта перекличка подчеркивается в повести восклицанием майора Ковалева: «Боже мой! Боже мой! За что это такое несчастие?», напоминающим восклицание Христа на кресте. Другая библейская параллель – бездетный цирюльник и его жена, представляющие собой пародию на Иосифа Обручника и Богородицу [Там же: 170].