Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности

В детстве мама часто читала мне басни Эзопа. В одной из них рассказывалось о двух козлах, встретившихся с двух сторон узенького мостика над глубоким ущельем. Они осторожно шагали по мосткам, зная, что падение будет фатальным. Но когда козлы встретились посередине, оба оказались слишком гордыми, чтобы пропустить другого. Они затеяли драку, сцепились рогами и в конце концов упали в пропасть и разбились. В жизни в одних версиях этой басни такими двумя козлами становятся близкие друзья, а в других – родственники.

* * *

В то воскресенье в церкви на обед был миёк-гук, суп из морских водорослей с чесноком и кусочками говядины. Его подавали с рисом; вдоль длинных столов стояли также огромные миски с кимчи. Семья, отвечавшая в ту неделю за питание, приготовила всего в избытке, как у нас принято; остатки потом разбирали молодые семьи и студенты. Разговоры за столом были легкие, вкусный горячий суп заставлял людей постанывать от наслаждения.

Около двух часов народ начал собираться в главном зале. Выражения лиц были самые разные; одни улыбались, другие о чем-то напряженно думали. Родители сказали детишкам пойти поиграть на улице. Пастор, спокойный мужчина с трудовой этикой фермера, уже сидел на своем месте. Он открыл собрание молитвой о мудрости.

Поначалу разговор шел со скрипом. Старшие члены сообщества изложили факты этой, как они сформулировали, «сложной ситуации». Атмосфера в зале была не то чтобы неприятной, но какой-то изматывающей; создавалось впечатление, будто мы толчем воду в ступе. Мне казалось вполне вероятным, что целый час пройдет без единого интересного, острого момента, сделав этот эксперимент хоть и неудачным, зато безвредным.

Но потом, робко подняв руку, слова попросила пожилая женщина, сидевшая в передней части зала. Она была тихим и добросовестным членом общины – одной из тех, чья вера взращивалась в долгие годы скрытых страданий. К этому времени большинство присутствующих уже унеслись мыслями достаточно далеко, чтобы пропустить этот неуловимый жест и поначалу упустить стоящую за ним цель.

«В Писании же все сказано предельно ясно, – негромко произнесла прихожанка. – Зачем вообще обсуждать этот вопрос?»

Голос ее звучал как-то нетвердо. Слова были слышны хорошо, но фраза в целом прозвучала двусмысленно – что-то среднее между шуткой, обвинительным актом и претензией. Но женщина продолжила говорить – и, кажется, нашла в себе решимость. Четкое намерение, однажды сформировавшись, пронизало остальную часть ее речи железным прутом. Теперь она чеканила каждый слог, и в голосе ее звучал металл.

«Главная цель церкви – поддерживать в людях веру. Это означает всегда говорить „да“ тому, что правильно, и „нет“ – неправильному. А если мы будем идти на поводу у моды, то утратим свою целостность».

На некоторое время в зале воцарилась полная тишина. Ораторша села на свое место и вдруг показалась мне удивительно хрупкой. Те, кто прежде ждал очереди высказаться, заколебались; одна молодая мамочка вовсе выскользнула из зала, якобы проверить малыша. А потом народ будто прорвало. Следующие несколько речей были проникнуты необоснованным гневом и чувствительностью на грани слез. Время между высказываниями резко сократилось, а между словами и вовсе исчезло. Вскоре зал гудел полным регистром звуков.

Люди приводили разные аргументы, и те далеко не всегда пересекались друг с другом. Мой папа высказался однозначно за внесение поправок в политику церкви. Его аргумент был представлен в чисто бюрократических терминах. Он говорил не столько о Писании и этике, сколько о стратегии и процессе – о том, как нам поддерживать хорошие отношения с синодом. Надо сказать, для деревенского паренька, воспитанного в консервативной послевоенной семье, это было весьма радикальное заявление. Человек, говоривший после папы, высказал диаметрально противоположную точку зрения; следующий тоже сказал что-то совсем другое. Неразрешенные противоречия накапливались и начали нагнаиваться.

Даже моменты подлинного контакта выбрасывали свой яд особого вида. Так, в ответ на аргумент одного из прихожан о том, что выступающие против поправок подтверждают ширящееся в некоторых кругах мнение о церкви как об устаревшем общественном институте, другой сказал: «Ну, это уже нелепо». Но что тут нелепого? Вывод, или само рассуждение, или обсуждавшийся вопрос, или человек, это сказавший? Может, все вышеперечисленное, а может, ничего из этого? Подобная двусмысленность, оставленная без внимания, способна навредить атмосфере любой дискуссии.

* * *