Как убедить тех, кого хочется прибить. Правила продуктивного спора без агрессии и перехода на личности

После возвращения в кампус, в последнее воскресенье января 2015 года, в тихий снежный вечер, я сказал Фанеле, что мне нужен перерыв. Слишком многими дружбами я пренебрег, слишком много пропустил вечеринок; единственное комнатное растение, которое мои многострадальные соседи по комнате, Иона и Джон, поставили в моей комнате, погибло; учебный год приближался к своему пику; вдобавок ко всему я больше не был уверен, что способен на уровень приверженности и обязательности, которого заслуживало наше партнерство. Наш натянутый разговор шел по четкому сценарию разрыва. Выслушав меня, Фанеле сказал только, что все понял. Мрачное выражение его лица побудило меня добавить, что он, конечно, имеет полное право продолжать заниматься дебатами в команде с кем-то другим.

Но если в дебатах я, так сказать, сворачивался, то в остальных местах университетского городка все только начиналось. Тот год начался с убийства двенадцати человек в парижском офисе сатирического еженедельника Charlie Hebdo, опубликовавшего карикатуры на пророка Мухаммеда. Затем, в последующие месяцы, в Европе разразился настоящий «мигрантский кризис», а в США полицейские убили нескольких афроамериканцев, после чего страна пошла на промежуточные выборы.

Гарвард больше не был политизированным местом. Любая контркультура, когда-то существовавшая в нашем кампусе, испарилась, как дым, уже десятилетия назад. Если студенты что-то и принимали, то разве что рецептурные препараты. Одним из самых востребованных внеклассных занятий считались курсы по консалтингу и банковскому делу, и на них в основном косплеили различные формы работы белых воротничков. Большинство моих однокашников утверждали, что они слишком заняты, чтобы заниматься политикой.

Это в итоге дало довольно извращенный эффект: любая политическая полемика, вспыхнувшая среди студентов, казалась более поляризованной, чем была на самом деле. Мы слушали только людей с самыми сильными, радикальными взглядами. И все бы ничего, если бы их аргументы оставались не слишком важными, случайными. Однако, поскольку эти споры сначала оккупировали списки имейл-адресов и социальные сети, а оттуда просачивались в разговоры в студенческой столовой, народ чувствовал себя обязанным участвовать в этой полемике, причем нередко на еще более лютом уровне конфронтации.

Я по большей части это игнорировал. За февраль и март, пока погода смягчалась и жители Кембриджа постепенно стряхивали с себя сезонное уныние, я сильно сблизился с компанией из восьми друзей, в том числе Фанеле, Акшаром, Джоном и Ионой. Мы вместе корпели над домашними заданиями, иногда ночь напролет, чередуя эти занятия с коротким сном, и вместе ходили на вечеринки в общежитие с тремя спальнями. А лучшими для меня были времена, когда мы все сидели за самым большим столом, какой только могли найти, в столовой или на лужайке и разговаривали, пока день не переходил в ночь или ночь в день.

В основном мы восьмеро обменивались шутками и говорили о личном. Но если к нам присоединялись другие друзья или соседи, обсуждение часто переходило на более серьезные рельсы. Люди говорили о последних новостях – о кейсе Obamacare в Верховном суде США, о подготовке к Парижскому соглашению по изменению климата – и высказывали мнение по этим поводам. И все вечно ожидали, что мы с Фанеле непременно встрянем. А порой прямо спрашивали: «Слушайте, а вы чего молчите? Разве вы не обожаете дискутировать и спорить?»

Фанеле отвечал на этот вопрос одинаково: «Любим, черт побери». Этот парень, кажется, был совершенно не способен уйти от спора – только не тогда, когда высказываются идеи, которые нужно подкорректировать, и есть аргументы, которые необходимо привести. По большей части это шло нашим посиделкам на пользу, но время от времени Фанеле корил себя за то, что опять ввязался в тот или иной нескончаемый спор.

Я же и тут пошел в противоположном направлении. Один из уроков, который я извлек из участия в дебатах, заключался в том, что спор легко начать, но очень трудно закончить. Даже в искусственной игре с началом, серединой и концом эмоциональная логика конкуренции может легко взять верх. Это часто приводит к тому, что спикеры делают ошибки и обременяют себя и слушателей ощущением напряженности и обидами, которые сохраняются долго после окончания дебатов. Учитывая эту опасность, к решению о вступлении в любой спор нужно подходить очень осторожно.

Примерно в тот период я составил для себя мысленный контрольный список, который помогал решать, стоит ли участвовать в том или ином споре. В него вошли четыре условия, которые, по моему мнению, позволяли с максимальной вероятностью предположить, что спор пройдет хорошо. Для этого нужно, чтобы спор был реальным (real), важным (important) и конкретным (specific) и чтобы цели спорящих сторон четко согласовывались (aligned) друг с другом (я назвал это аббревиатурой критериев – RISA).