Как убить свою семью

Уайльд спал в крошечной камере на кровати без матраса. Каждый день ему на час позволяли выйти на зарядку, и он постоянно ходил голодный. Судя по всему, тюрьма практически сломила его. Он умер через три года после освобождения.

Знаю, легко представить, как я лежу на удобной койке, поглядывая на игровую приставку, которую, по заверениям газет, получает каждый заключенный. Или как надеваю уютную толстовку, включаю «Нетфликс» на плоском экране и жую батончик «Марс», купленный в буфете на еженедельные карманные деньги. Так много людей воображают себя прогрессивными либералами без всяких предубеждений — за обеденным столом они могут спорить о преимуществах отказа от наказания заключенных и упоминать скандинавскую модель. Вот только они понятия не имеют, что это значит. Но глубоко внутри, в той части своего сознания, которую они отказываются признавать, эти люди все еще думают, что все за решеткой, — подонки, даже если от этого слова у них мурашки по коже. Именно так они и делают. Те же люди втайне жалеют женщин в хиджабах и меняют маршрут при виде бультерьера в парке. Жертвуют на амнистии, но никогда никому не говорят о том, как они рады, что стены в тюрьмах крепкие и высокие, или о том, что они незаметно, но уверенно кивнули, когда консерваторы проголосовали за продление тюремных сроков для первоходов.

И хуже всего — они не совсем ошибаются. Заключенные — подонки. Ну, судя по моему опыту здесь, так оно и есть. Этим женщинам не хватает цивилизованности. У них плохие зубы, дикие глаза, привычка агрессивно кричать, несмотря на время суток. Будь у них хоть крошечный шанс, они проигнорировали бы все структуры, созданные правящими классами, и жили бы по негласным правилам, которые вы не знаете. За этим интересно наблюдать, но, как только меня выпустят, я усилю охрану своего дома.

Теперь, когда я согласилась с этим, позвольте мне вернуться к игровым консолям и комфорту. Здесь либеральный лицемер был бы неправ. Камера Оскара Уайльда, за исключением отсутствия матраса, очень похожа на мою. Да, у меня есть тонкий шероховатый рулон полиэстера, на котором можно лежать, но ни телевизора, ни автомата с шоколадками здесь нет, и мне все еще приходится терпеть Адскую Среду. Как по расписанию, через три часа после того, как Келли съедает мясо с чили, которое дают на обед по средам (каждую неделю в тюрьме вам дают один и тот же набор блюд, как и в школе, только без надлежащих столовых приборов после инцидента с вилкой в 1996 году, о котором все еще говорят), она заседает в туалете нашей крошечной камеры, стонет и хрипит около получаса. Она не задумывается, что чили кон карне у нее не переваривается. Она не задумывается, что у меня не переваривается это травмирующее шоу.

Как и в случае с Уайльдом, у нас тоже есть один официальный час для упражнений. Большинству женщин наплевать. Я же им пользуюсь. Мне это нужно. Я бы посвящала этому весь свой день. В моей обычной жизни, то есть в той, где я жила в квартире, наполненной естественным светом с большим запасом хорошего вина не из супермаркета и множеством книг, которые не рекомендуются женскими журналами, я бегала каждый день. Я бегала, чтобы избавиться от ярости, избавиться от своих навязчивых мыслей, избавиться от любых мрачных настроений и, давайте будем честны, поддерживать форму. Женщины здесь не слишком обеспокоены последним пунктом (о чем свидетельствует их необъяснимое рвение к чили кон карне). Они, похоже, думают, будто ярость закаляет их характер (о чем свидетельствуют регулярные драки в пять часов вечера). Видимо, именно в это время каждый день они понимают, что находятся в карцере. Будто до этого они занимались повседневными делами и собирались пойти домой, чтобы плюхнуться на диван перед телевизором, а потом до них дошло — пути домой нет. День сурка. И никто никогда не учится на собственном опыте. Вот когда стены действительно давят.