Как убить свою семью

Нико слушать легче, чем Келли, — она не говорит в нос. Нико тоже сидит из-за кое-чего интересного — в прошлом году она убила абьюзера своей матери молотком. Я никогда не спрашивала ее об этом напрямую, лучше не поднимать вопрос о чьем-то преступлении, пока они сами не расскажут, но она часто упоминает об этом. С гордостью рассказывает, как ее мама ходит на консультации и учится на психолога. Нико звонит ей два раза в неделю и часто тихо плачет, слушая ее. Мне нравится Нико. Я бы не стала сближаться с ней за пределами тюрьмы — она слишком сломленная, и взгляд у нее дикий, — но я уважаю то, что она сделала для своей мамы. Не так ловко, как план моей мести, но, возможно, ситуация требовала скорости, а не изящества. К сожалению, отсутствие продуманности в ее действиях означало, что она все еще стояла рядом с трупом, когда полиция явилась спустя десять минут. У Нико не было ни единого намека на алиби, и она проторчит здесь еще двенадцать лет. Ее матери шестьдесят. К тому времени, как Нико выйдет, ей стукнет семьдесят два. Она пожертвовала своей молодостью ради старушки. Это любовь. А еще явная тупость.

Сегодня Нико и Келли обсуждают свои сиськи. У Келли грандиозные планы по изменению внешности на свободе: она читала об увеличении груди с вниманием ученого-исследователя, работающего над своей первой Нобелевской премией. Турция — это, по-видимому, то место, где операцию можно сделать за полцены и получить оплачиваемые выходные. Клинт заплатит. Или, может быть, в следующий раз ей удастся успешнее шантажировать жалких неудачников, и они раскошелятся. Нико беспокоится об общей анестезии, она слышала про операцию, при которой вы можете увеличить размер с помощью инъекций. Келли смотрит на эту идею с презрением.

— Уколы для лица, детка, с сиськами нужно еще немного повозиться.

Они обе поворачиваются ко мне.

— Что бы ты сделала, Грейс? — спрашивает меня Нико, пока они обе оценивают мое лицо, прежде чем перевести взгляд на грудь.

Я никогда не была против операций. Не хочу пополнять список обколотых кукол с раздутым пластиковым лицом, но в целом несколько крошечных укольчиков не вызовут у меня возмущения. Мне не кажется, что это уродство или оскорбление феминизма. Если вы ненавидите то, с чем приходится жить каждый день, измените это. Вообще-то мне нравится моя грудь. Она маленькая, а значит, я могу носить все и не выглядеть развратной школьной медсестрой. Я люблю в себе почти все. Не в безнадежно вдохновляющем стиле миллениалов, когда растяжки переименовываются в «боевые шрамы», а о целлюлите говорят гордо, но я знаю, что хорошо выгляжу. Однажды я стану такой же дряблой и морщинистой, как и все остальные, но сейчас у меня есть косметическое преимущество. Я пользуюсь им на полную. Люди делают мне поблажки, которые другие не понимают, почему бы это не признать? Силы, потраченные на изучение каждого моего недостатка, были бы пустой тратой времени.

И все же после этих слов я ненавижу свой нос. Он симпатичный. Другие женщины делали комплимент его прямому и аккуратному контуру. Но это нос рода Артемисов, и это все, что я вижу в зеркале. Мари обычно потирала его большим пальцем, когда я была непослушной, и говорила, что он достался от отца. Все остальные мои черты лица — от нее. Иногда, вскоре после ее смерти, я сидела перед зеркалом в ванной у Элен, наклоняясь так, чтобы видеть только свои глаза. В такие моменты мне казалось, будто я вижу свою мать. Я заглядывала в них, вспоминая те времена, когда смотрела на нее и чувствовала себя в безопасности. Ноги начинали дрожать от скрюченной позы, и приходилось выпрямляться, но тогда становилась видна остальная часть лица. Это маленькое утешение у меня отобрали.

Бриони достался нос ее матери. Милый, аккуратный, немного подправленный хирургом. Как на фотороботе. Если б я не видела Саймона в зеркале, я была бы благодарна за свой профиль, гордясь тем, что у меня нос, который не вписывался в жесткие стандарты красоты. Как бы то ни было, я бы изменила его за секунду. Я уже консультировалась с первоклассными хирургами, видела, как могла бы выглядеть после нескольких взмахов скальпеля. Полностью вырежьте Артемисов. Единственная причина, по которой я до сих пор этого не сделала, — отец должен был узнать меня.

Я отрываю взгляд от кружки чая. Келли и Нико закончили оценку моего лица и тела и теперь ждут, совпадет ли мой ответ с их предложениями.

— Ничего, — говорю, делая глоток тепловатой жидкости. — На самом деле я не одобряю хирургию.

Мой адвокат приходит сегодня днем, и это редкая возможность увидеть кого-то, кроме Келли или занудных, угрюмых охранников, которые рады, что работают здесь, а не в сфере, требующей заботы о людях. Полагаю, многие из этих женщин стояли на распутье — могли стать медсестрами, учителями или терапевтами. Учитывая их реакцию, когда они сталкиваются с психическими заболеваниями, физическими недугами и просто испуганными девушками, желающими получить минутное утешение, можно сказать, что они сделали правильный выбор, отдав предпочтение этой специальности.