Какие большие зубки

Но есть здесь что-то еще. Я годами наблюдала за Артуром. Я знаю, что он чувствует к нам: жалость и презрение, когда кто-то проявляет к нему интерес, а еще горькое чувство отверженности, когда его рано или поздно бросают, при этом он не проявляет ни малейших признаков желания. Он не хочет ничего ни от кого. Даже не тоскует по Миклошу, потому что видит, каков Миклош на самом деле: тот, кто истерзал его и оставил умирать. Но теперь все иначе. Он тянется к Элеанор, словно ему холодно, а она может его согреть. Когда она, наконец, отходит к лестнице и спотыкается на сломанной ступеньке, он вздрагивает. Оставшись с ним наедине, я говорю ему:

– Я не должна была делать то, что сделала. Никогда.

– У тебя были на то причины, – отвечает он. А затем головой вперед лезет в яму, в которой он живет, и берет в руки книгу, игнорируя и меня, и звуки сверху. – К счастью, она забыла изгнать меня. Могу, по крайней мере, почитать, пока жду, умрет она или нет.

Я шепчу ему в темноте:

– Звучит так, будто ты расстроен.

– Я ее не люблю, если ты об этом, – говорит он. – Мне нужно от нее лишь одно: чтобы она спасла меня.

Я не стану говорить ему, что так все обычно и начинается: с эгоизма, амбиций, со страсти или отчаяния. Что любовь поначалу ощущается как что-то, во что тебе хочется впиться зубами, а заканчивается тем, что она проглатывает тебя целиком.

11

На мгновение я стала кем-то другим. Перенеслась в прошлое, где смотрела, как группа взволнованных женщин толпится в пустом зале, крепко цепляясь друг за друга в ужасе, пытаясь мне что-то объяснить. Но потом я стала сама собой и вернулась в настоящее, в тот же зал, теперь увешанный портретами. Бабушка Персефона хотела дать мне знать, что она здесь. Что она меня не бросила.

Я сделала глубокий вдох, а grand-mère жестом пригласила меня в столовую.

– Не могла бы ты подойти и сесть здесь со мной? – спросила она. Я не двинулась с места. – Не хочу заставлять тебя.

Я прошла за ней в столовую, отец топал за нами следом. Grand-mère

уселась и, когда я сделала то же самое, сложила ладони вместе и приветливо улыбнулась мне через стол.

– Зачем ты сделала его таким? – спросила я.

– Это было необходимо, – ответила она. – Он был полезен, и я не хотела от него избавляться, но он вел себя неподобающе. Я сделала то, что должна была.

– Он был не твоей вещью, – сказала я. – Он был моим отцом.

– О, это приходит и уходит, – сказала grand-mère. – Когда доживешь до моих лет, сможешь посмотреть на это проще. Я не сомневаюсь, что ты со временем все поймешь.

– Сколько тебе лет?

Она пожала плечами.

– Я не веду счет таким вещам.

– Сколько лет маме?

– О, она довольно молода. Может, две сотни. Эта информация тебе как-то поможет?

Значит, grand-mère действительно очень много лет.

– Итак, – продолжала она. – Думаю, мы обе понимаем, что все пошло не очень хорошо.

– Ты делала это и раньше.

Она кивнула.

– Мне приходится, время от времени. Чтобы остаться в живых. Но иногда я использую свои силы и для других целей.

Я представила, как она делает это на протяжение веков. Приезжает в очередной дом, а потом берет на себя управление: одними командует, других поглощает, при этом смеясь, шутя и устраивая банкеты. Мне подумалось, что эти ее ухищрения могут продолжаться долго, если она будет достаточно осторожна.

– Дедушка говорит, ты пыталась съесть его, когда он был еще молод, – сказала я. – Все это время ты пыталась его выследить?

– Я определенно не могла забыть его все эти годы. Какой интересный экземпляр! Но я и не подозревала, что он здесь, пока мне не написала твоя мать. А потом я приехала и увидела здесь вас. Так много, и все такие… интересные. Полезные.

– Теперь ты убьешь меня? – спросила я.