Калёные тропы

— Нет, еврей. Сын полкового барабанщика. Очень, говорили, умный человек… Сергей Ликсеич в ту пору был полковым адъютантом. Молодой, лет двадцать. Ну вот, послал его командир посмотреть, можно ли по тому месту полку наступать. Он меня кликнул. Поехали. Сначала по ровному месту, а потом пошли овраги да балочки… И только это мы в балочку спустились, а он, турок, ка-ак полыхнет по нас залпом. Сергей Ликсеич вместе с конем на землю пал. Ну думаю, убили, злодеи, нашего сокола. Подъезжаю. Нет, гляжу — живой. Только коня под ним подвалили. «Пожалуйте, — говорю, — садитесь на моего, а я уж как-нибудь пеший до своих доберусь…» Хорошо. Уехал Сергей Ликсеич. А я седло с убитого коня снял да потихоньку и подался к своим. Только слышу — топот. Оглянулся — турки. Двое. Кричат, ятаганами машут. Ну, хотя они и отчаянный народ, да куда им двоим против русского солдата! Я палаш вынул, жду. И только они подскочили, я — раз! — и одного с маху ссадил. Другой все ж изловчился, по руке меня зацепил, но я и его вскорости спешил. А тут, глядь, еще четверо скачут. Вижу: вот она, погибель моя. Однако решил биться до последнего. Конечно, тут бы мне и конец, если б не Сергей Ликсеич. Он аккурат на горку взъехал и турок увидал. Как кинется! Одного срубил, другого. Остальные бежать… Вот какой он орел, наш Сергей Ликсеич. Да у нас и завсегда было так: сам погибай, а товарища выручай…

Гетман замолчал и стал выколачивать трубку.

— А ведь как давно это было, — тихо заметил Вихров..

— Да… Без малого годов пятьдесят, — тяжело вздохнув, сказал трубач. — А не пора ли нам, товарищ дежурный? — вдруг повертываясь на стуле и поглядывая на часы, спросил он с озабоченным видом.

— Да, да, можно играть, — спохватился Вихров.

Гетман встал со стула, шумно продул трубу и вышел из комнаты.

Спустя некоторое время бодрые звуки зори понеслись под высоким потолком вестибюля..

Начальник курсов, тучный пожилой человек, медленно ходил по большой сводчатой комнате нижнего этажа, носившей название приемной, и, подкручивая пышные с густой сединкой усы, говорил находившемуся тут же дежурному командиру:

— Стало быть, так и сделайте, батенька мой: как только приедет, сейчас играть сбор и строиться. Смотрите, чтоб все было в порядке, — говоря это, он искоса посматривал строгими навыкате глазами в сторону дверей, откуда каждую минуту мог появиться инспектор и где маячила за стеклом фигура выставленного сторожить курсанта. — Да, так и сделаем: трубить сбор — и баста, — повторил он, повертывая к дежурному свое старое, с отвисшими щеками лицо и хмуря густые серые брови. — Да вот еще что: передайте, батенька мой, адъютанту…

Он не договорил. Парадная дверь громко хлопнула, и в приемную вбежал курсант.

— Приехал, товарищ начальник! — доложил он веселым и несколько встревоженным голосом, смотря в упор на начальника курсов.

Вихров, все время стороживший на лестнице, услышав голос курсанта, быстро спустился в приемную и, ожидая распоряжений, встал позади дежурного командира. Он никогда не видел Забелина, но теперь, увидя входившего в приемную стройного, как юноша, красивого старика со свежим лицом и вытянутыми в ниточку тонкими и длинными седыми усами, сразу понял, что, это и есть Забелин. Упруго ступая, вошедший направился к заспешившему ему навстречу начальнику курсов. Пока тот представлялся и здоровался с ним и с сопровождающим его комиссаром курсов Дгебуадзе, сухощавым, средних лет человеком, Вихров успел рассмотреть, что на Забелине была фуражка с желтым околышем и выгоревшая серая офицерская шинель с темными следами погон. Пристально вглядываясь в лицо старика с характерным твердым и строгим выражением рта, он не сразу услышал, как дежурный шептал ему: «Что ж вы стоите? Бегите передайте Гетману играть сбор». Вихров тихо отошел от дежурного и, прыгая через ступеньку, быстро взбежал по лестнице.

Огромный зал с высокими мраморными колоннами и хорами для музыкантов был залит ослепительным солнечным светом.

Курсанты, твердо отбивая шаг и в такт звеня шпорами, по три в ряд, входили в широко раскрытые двери. Яркие лучи солнца играли на расшитом шнурами алом сукне доломанов, на белых ментиках и синих рейтузах. Над рядами плыли султаны меховых киверов с алыми шлыками и золотыми кистями. Сверкала до блеска начищенная медная чешуя подбородных ремней.

Эскадроны выстраивались.

Командир учебного дивизиона, полный человек среднего роста, с торжественным выражением на широком красном лице, картинно изгибаясь назад и, видимо, упиваясь собственным голосом, покрывавшим все звуки, залился протяжной командой:

— Дивизио-о-он!..

Выдержав паузу, во время которой слышался только дружный, в два темпа, стук ног по паркету, он, быстро опустив поднятую над головой руку, отрывисто оборвал:

— …стой!

Строй, дрогнув, замер. Наступила мертвая тишина. И как раз в эту минуту в глубине выходящего в зал коридора послышались быстрые шаги. Несколько сот глаз без команды повернулись направо: в открытых дверях появилось командование.