Бойцы проходивших у подножья холма эскадронов бросали вверх шапки, размахивали шашками и на разные голоса что-то кричали.
— Ой, Митя, милый, как я за тебя напугалась! Гляжу — упал! Ну, думаю, убили, — говорила Маринка, сидя на корточках подле лежавшего Митьки и осматривая рану на его голове.
Митька с досадой поморщился.
— Не таковский, чтоб убили. Это он меня конем шибко ушиб. Ишь, здоровенный! Было б мне иззади на него наскочить… А теперь ушел. Видать, какой-то начальник.
— Да нет, не ушел он! Дерпа напополам его разрубил. И шашку сломал об него. — Маринка достала из сумки вату и, с радостью отмечая, что кость не задета, стала обтирать кровь вокруг раны. — Больно? — тревожно спросила она, услыша, что Митька закряхтел.
— Нет, ничего.
— А плачешь зачем?
— В глаз что-то попало.
— Постой, я тебя к кустикам переведу. Здесь солнце печет. А ну, берись за меня.
Митька, стиснув зубы, поднялся и, крепко держась за девушку, заковылял в тень кустов подле дороги.
— Ну вот, в холодке ладней будет, — деловито сказала Маринка, помогая Митьке прилечь. — Сейчас мы тебя перевяжем, а потом на линейку — и в госпиталь.
— Как бы не так, — сказал Митька сердито. — Никуда я с полка не пойду. Да у меня уж затмение прошло. — Он приподнялся на локтях, присел. — Гляди, горит что-то.
Маринка оглянулась.
На окраине села, откуда доносился редкий перестук пулеметов, поднимался над тополями густой столб черного дыма.
— Так, говоришь, напугалась? — помолчав, сказал Митька.
Маринка быстро повернулась, и он увидел на милом ему лице девушки выражение жалости.
— А как же! — блеснув черными повлажневшими глазами, сказала она. — Конечно, напугалась.
— Земляки? — спросил он с тонкой насмешкой.
— Ах ты, землячок мой ненаглядненький! — она нагнулась и поцеловала его в смуглую щеку.
В эту минуту кусты раздвинулись и выставилась Петькина голова с бегающими, вороватыми глазами.
— Братишки! — окликнул он.
— Чего тебе? — вся вспыхнув, сердито спросила Маринка.
— Чудно́! Солдат солдата целует.
— А тебе какое дело?
— Извиняюсь, это мне, конечно, ни к чему. Где бы мне вашего командира повидать? — допытывался Петька.
— А ты кто такой? — спросил Митька, грозно взглянув на него.
— Я? Местный житель. Мирный человек.
— А на что тебе командир?
— Важное дело.
— Ищи его там, — Маринка показала в сторону пожара. — Спросишь товарища Ладыгина. Ясно?
— Ясно, как щиколад! — Петька усмехнулся. — Наше вам с кисточкой!
Кусты сдвинулись. Петька исчез.
— Ну, давай, милый, я тебя перевяжу, — сказала Маринка.
Она вынула из сумки марлевый бинт и склонилась над Митькой.
Рядом с ними послышался конский топот и чей-то голос спросил:
— Эй, Маринка! Куда наша братва пошел?
Девушка подняла голову. Миша Казачок, перегнувшись с седла, пытливо смотрел на нее.
— А ты что, Миша, потерялся? — спросила Маринка.
Миша Казачок пошевелил взъерошенными усами.
— Ва! Зачим потерялся! Один, два, три бандита кончал… Митька, это ты? — вдруг вскрикнул он, узнав Лопатина.
Он быстро слез с лошади, (при этом в его широченных карманах что-то лязгнуло) и, перекинув повод на руку, присел подле раненого.
— Ай, вай-вай, какой балшой рана!
Миша Казачок с озабоченным видом покачал головой и вдруг решительно полез в карман широченных, сшитых из бордовой бархатной скатерти брюк и затарахтел чем-то. Что-то приговаривая, он выложил из кармана три круглые гранаты-лимонки, пару пироксилиновых шашек с взрывателями, кучу ружейных патронов и, наконец, масленку из-под ружейного масла. Отвернув пробку, он вытряхнул на ладонь какую-то черную массу и, поплевав на нее, старательно растер ее пальцем.
— На, — сказал он Маринке. — Клади ему на голова, завтра будет здоров.
— Что ты, Миша! Бог с тобой! — Маринка махнула на него обеими руками. — Что я, дурная?
— Бери, бери! — с убеждением говорил Миша. — Самый лучший лекарство. Мой дед учил. Мой дед вместе с Шамиль воевал. Всегда так лечил. Я кавказский человек, я врать не буду.
— Нет! — решительно сказала Маринка. — Я и так обойдусь. Я за него сама отвечаю, — кивнула она на Митьку, который с улыбкой смотрел на Мишу Казачка.
— Ва! — Миша фыркнул на нее, как кот на собаку. — Какой ты упрямый!.. Ну, куда братва пошел? — спросил он, поднимаясь.
— Да я, право, не знаю, — сказала Маринка. — Должно быть там, — показала она на окраину села, где все сильнее разгорался пожар.
Миша, несмотря на свои пожилые годы, легко кинул в седло тучное тело и пустил лошадь вскачь по дороге.
Вокруг пожарища шумела толпа. Покрывая треск горящего дерева, слышался возбужденный говор и крики. Красноармейцы, руководимые Ладыгиным, сноровисто разбирали соседние мазанки-хаты. По всем улицам с ведрами и баграми бежали люди, хоронившиеся во время боя в погребах и подвалах.
Миша слез с лошади и, привязав ее к плетню, вошел в большой двор горевшего дома. Тут было полно народу. Бойцы, став цепочкой от колодца к дверям, передавали из рук в руки ведра с водой.
— Кто зажег? Зачем зажег? — спросил Миша у Климова, который первым попался навстречу ему.
— А пес его знает, — сказал спокойно трубач, — но не иначе, как Махно. Жители сказывали, что в доме есть пленные.