Каменная ночь

Власти также заказывали мемориалы из бронзы и камня, изучали и оценивали работу архитекторов и скульпторов. Летом 1918 года, приблизительно в самое то время, когда британские силы высадились в Мурманске, Зиновьев заказал строительство мемориала в Шлиссельбургской крепости под Петроградом, где еще до революции находилась известная суровостью своего режима тюрьма. Были построены пять гранитных могильников и высокий памятник из красного гранита, увенчанный щитом (идею водрузить на памятник крест отмели уже на стадии планирования). Большой участок брошенной за негодностью земли нужно было выровнять и огородить, пока не закончится строительство. Реализация проекта отставала от намеченных сроков, и в какой-то момент крепость чуть было не перешла в руки неприятеля. Однако на строительство бросили дополнительную рабочую силу, потому что публичная церемония в честь открытия мемориала должна была состояться 22 января 1919 года, в годовщину Кровавого воскресенья по новому стилю. В итоге общие затраты на возведение мемориала составили 18 681 рубль, что почти вдвое превысило первоначальную смету[455]

.

Зиновьев открыл величественный мемориал четко по расписанию. В это страшно холодное январское утро небо было сплошь затянуто облаками, и пронизывающий ветер швырял крошечные кусочки льда прямо в лица собравшихся людей. Ничего не поделаешь: официальные гости вынуждены были оставаться на своих местах и дрожать от стужи, пока Зиновьев зачитывал речь, образец жанра, изобиловавшую высокопарными повторами и длившуюся полтора часа. Революция, заявил Зиновьев, с гордостью отдает дань павшим. Сегодня легко быть революционером, объяснял он, худшее, что может ожидать революционера, только смерть, только расстрел. Для узников Шлиссельбургской крепости ценой сопротивления была “живая смерть” и полное забвение. Чем темнее ночь, тем ярче звезды, продолжил Зиновьев. Наконец-то некоторый отблеск подвига тех тридцати двух политических узников, которые, как было установлено, погибли в крепости в правление Александра III и Николая II, пал и на большевиков. Мало того что правительство, пришедшее к власти и использовавшее эту власть с разрушительными последствиями, пыталось сломить сопротивление и дух миллионов людей, противостоявших этой новой власти. Оно еще и воспользовалось возможностью оживить свое самое драгоценное пропагандистское достояние и навести на него глянец, возродить ощущение, что они, большевики, все еще сражаются в подполье, как Давид против контрреволюционного злобного Голиафа, что они все еще добродетельны, высоконравственны, не запятнаны политическим расчетом.

Подобно многим людям сходного происхождения, Юрий Владимирович Готье читал репортажи о таких церемониях с типичным для консервативно настроенного интеллектуала отвращением. “Вчера владыки праздновали Ленские избиения; по сему случаю мы были сегодня лишены газет”, – записал он в апреле 1918 года. Год спустя, в годовщину Кровавого воскресенья, он высказался еще более раздраженно и нетерпимо: “Справляем св. Гапона и их же с ним убиенных или без него, это все равно; в мертвой Москве все закрыто, что разницы не делает, ибо и в остальные дни тоже все закрыто”[456]

.

Нота цинизма в его словах вполне оправданна, даже более оправданна, чем мог предполагать сам Готье. Никто за пределами Кремля в то время не успел в полной мере оценить ту степень неравенства, которое уже успело разверзнуться между лидерами большевиков и так называемыми народными массами. Никто и вообразить себе не мог – ведь голодное и измученное воображение не способно на такие чрезмерные фантазии – сколько было показных, вымученных слез, с каким нетерпением люди в военных фуражках и начищенных сапогах думали об ожидавшем их банкете, о вине, о разговорах, о политических интригах. После того как толпы расходились по домам, лидеры по обыкновению собрались на ужин. Посещение мероприятия было обязательным, потому что для отсутствующих – тех, кто манкировал подобными ритуалами и не поддерживал нужные контакты, – всегда были наточены политические ножи.

Тот, в чьи обязанности входила организация приема, церемонии или ужина, мог играть роль хозяина, получать комплименты и похвалу и подолгу говорить с вождем. В силу всех этих причин Лев Каменев, который все еще был в немилости после того, как выступил с публичным осуждением Октябрьского переворота, был счастлив, когда ему поручили организацию похорон Якова Михайловича Свердлова, первого в череде видных партийцев, умерших в 1919 году. Он воспользовался ужином, чтобы наладить свои отношения с Лениным. Каменев и его жена Ольга Давыдовна (сестра Троцкого) сделали все возможное и невозможное, чтобы специально для ужина привезти в страну редкие, забытые и дорогие деликатесы из Европы[457]. Далеко не в последний раз в советской истории страны кремлевские столы ломились под тяжестью угощения; кремлевская верхушка жадно толпилась вокруг. Ощущение сообщничества подогревалось тем, что все знали, что снаружи, за кремлевской стеной, голодает российский пролетариат.