Каменная ночь

В памяти каждого, кто вспоминает о том времени, остался тяжелый труд: как носили ведра молока или картошки, чистили, мыли, подметали, ходили за скотиной. Деревенские дети помогали взрослым в колхозах, находившихся в бедственном положении, а те, кто оказался в разрушенных городах, работали с матерями на расчистке завалов, таскали кирпичи и мусор, передавали ведра из рук в руки по цепочке, составленной из добровольцев. Магдалена Алексеевна вспоминает, что именно так был восстановлен Крещатик, а Людмила Эдуардовна была свидетельницей строительства новых площадей и театров в Ленинграде. Занимались всем этим тяжелым трудом главным образом женщины, так что люди даже в шутку говорили о “косметическом ремонте”[789]

. Людмила Эдуардовна работала, чтобы закончить учебу. По ее словам, у нее и времени не было горевать. С ней согласна и Ирина Матвеевна, которая после школы уже работала на полставки телефонисткой в далеком новом мире, вдали от дома и больших столичных городов.

Луиза Карловна проводила все свое свободное время дома. Ее мать была больна и из дома не выходила, и семья зарабатывала себе на пропитание, клея конверты. Садясь вместе за работу, женщины постоянно говорили об отце. Его “десять лет без права переписки” подходили к концу в 1947 году, и, как и тысячи других женщин по всей стране, они ждали его возвращения. Пройдет еще десять лет, прежде чем они узнают, что его уже давно нет в живых и что его расстреляли через несколько часов после ареста. Освободившись из лагеря в 1947 году, Юдифь Борисовна столкнулась с тем же долгим, томительным ожиданием, с той же неопределенностью. И ей, и ее матери был запрещен въезд в Москву, так что свои первые годы на свободе она провела в Казахстане. Но как только ей позволено было съездить в столицу, Юдифь Борисовна отправилась в путь, взяв с собой маленького сына. Она могла думать лишь о том, чтобы отыскать своего отца, или, по крайней мере, доподлинно выяснить, где именно он умер. Пока Сталин был жив, слухи передавались шепотом, но постепенно приглушенный гомон отдельных голосов и вопросов, которые задавали люди, становился громче, сливаясь в полнозвучный хор. К 1950-м годам люди по-настоящему изголодались по информации. Эти голоса еще не попали в центр общественного внимания и звучали пока не слишком громко и стройно, не требовали справедливости (кто бы на такое отважился!), но уже волновали, будоражили душу. Их обладатели пытались собрать воедино картину случившегося с их родными, которая могла бы избавить их от неизвестности и дать и им право предаться горю[790]

.

Смерти и исчезновения взрослых оказали огромное влияние и на советских детей. Сын Юдифи Борисовны, как и Луиза Карловна, и Ирина Матвеевна, был типичным представителем в широком смысле поколения детей, которые, как правило, росли без отцов. Некоторые матери – а Юдифь Борисовна была именно такой матерью – усердно занимались образованием детей, настаивали на том, чтобы они читали, беспокоились, освоили ли они таблицу умножения и правила сложения. Однако другие матери, особенно те, чья работа не позволяла им проводить много времени дома, не успевали задумываться о том, что происходит в головах у их детей. Многих послевоенных мальчиков и девочек – а затем и их собственных детей – воспитывали бабушки, другие же не знали практически никаких взрослых родственников. Это было дикое, безнадзорное детство, вдохновленное историями героизма, но проживалось оно в реальном мире голода и изнуряющего труда. Дети, выучившиеся воровать сапоги, стягивая их с замерзших трупов немцев, теперь были вынуждены жить среди взрослых, которые, как правило, пребывали в мрачном расположении духа, придавленные грузом проблем. Когда я спросила такого ребенка военных лет, выросшего в Киевской области, в какие игры он играл в детстве, он на мгновение задумался. “Да мы особенно и не играли, – ответил он, призывая сперва на помощь знакомую мифологию. – Нам пришлось рано повзрослеть. Мы же были первым послевоенным поколением. Никаких книг, никакого радио. И так вплоть до 1950-х годов. Ну, наверное, в футбол гоняли”. Но затем ему вспомнилось еще кое-что: “О да, точно, мы играли в «овраг ужаса». Бросали найденные гранаты в балку рядом с городом и ждали, какие из них окажутся действующими”. Это развлечение стоило его приятелю обеих рук[791].