Каменная ночь

У нового поколения на вооружении было два типа языка. Первый, знакомый нам по текстам диссидентам, был языком покаяния, угрызений совести, самобичевания и вполне правомерного гнева. Примером этого языка может служить запрещенное стихотворение Александра Твардовского о вине и памяти “По праву памяти”, посвященное размышлениям автора о его собственном отце-кулаке[868]

. Писатели, журналисты, историки и поэты начали исследовать сталинское прошлое. В основном они избегали темы тоталитаризма и вслед за Хрущевым с его секретным докладом на XX Съезде КПСС ограничивались темами единоличной диктатуры и коррупции, но, несмотря на это, их работы производили на читателей оглушительное впечатление, глубоко волновали их и становились для них откровением. Противников тоже было достаточно. Как показала история запрета романа Гроссмана “Жизнь и судьба”, даже внутри литературного истеблишмента оставались те, кто предпочитал правде безопасное и комфортное существование. Брежнев, сменивший Хрущева на посту генсека в 1964 году, тоже отнесся к вопросам, которое ставило это новое поколение, как к угрозе. “Оттепель”, воспетая Эренбургом, в конце концов окончилась заморозками.

Но даже Брежневу было не под силу остановить расцвет и распространение антисоветских анекдотов. Истоки самых старых из этих шуток отследить непросто. В сталинские времена органы отфильтровывали юмор, направленный против режима, и делали они это, конечно, не для того, чтобы хорошенько посмеяться[869]

. Подобного рода юмор не был и частью печатной, официальной, воспеваемой культуры: сталинский режим не приветствовал бурлеск. И тем не менее наряду с избитыми шутками о национальности и цвете кожи, о пилящих мужей женах и о мужьях-пьяницах все это время не иссякал поток подпольной язвительной критики и шуток, направленных против системы. Как только мрак террора немного рассеялся, вновь проявились острые образцы жанра. Например, лагеря стали местом, где выработалась убийственная ирония. К началу 1960-х годов представители среднего класса рассказывали эти анекдоты у себя на кухнях. Артисты и исполнители, выступавшие с критикой номенклатуры, попробовали представить их со сцены – иногда в эстрадных монологах, иногда в песнях[870]

. В домашней обстановке, при закрытых дверях люди также начали затрагивать в разговорах тяжелые темы. Ходили анекдоты про сталинские чистки, расстрелы (жертвы зачастую умоляли палачей расстрелять их побыстрее), самого Сталина, шутки о трупах, и все они рассказывались наряду с бесчисленными байками о других советских лидерах[871]

.

К юмору прибегали (особенно молодое поколение) для того, чтобы облегчить непосильный груз прошлого, взорвать старые табу, создать контркультуру. Из действующих представителей советской номенклатуры получались отличные мишени. Например, в анекдотах безжалостно эксплуатировали эпизод с подписями под фотографиями Хрущева на свиноферме (“Товарищ Хрущев в кругу свиней”, “Третий слева – товарищ Хрущев”) или очевидную немощность Брежнева[872]. Хотя, на первый взгляд, этот тип иронии и юмора ниспровергал устои, как и новая литература, опубликованная с позволения цензоров, на самом деле он не подрывал основ мира партийных бонз. Он обращал внимание на рядовой абсурд жизни и высмеивал ложь (и это само по себе было глотком свежего воздуха после десятилетий удушливого страха), но система выдержала смех и насмешки людей. Как говорилось в старом анекдоте, “мы все были против, но голосовали за”.

Непреходящим поводом для иронии служило несоответствие между официальной риторикой единства, прогресса и повышения благосостояния граждан, этими избитыми лозунгами “развитого социализма”, и реальностью неполадок, трудностей, недовольства, диссидентских настроений, коррупции, да и просто плохого, некомпетентного управления. Казалось, честный советский гражданин был просто обречен отвлечься от своих задач и попасть под соблазнительное влияние коварных сирен религии, памяти, вины, национализма, наживы, консьюмеризма и моральной вседозволенности, которые были вызволены теперь из узилища диктатуры. После речи Хрущева на XX Съезде компартии требования большей открытости системы, большей свободы передвижения, более либерального руководства и ослабления цензуры все вместе тоже представляли реальную угрозу системе. В ответ режим не только сохранил, но и усилил политический контроль. Общественная полемика пресекалась, иностранное радиовещание целенаправленно глушили. Видные диссиденты в 1970-е годы подвергались каждодневным нападкам со стороны властей. Открытые протесты подавлялись при помощи армии, имевшей в своем арсенале танки, пули и слезоточивый газ. Таким образом, юмор советских 1960–1970-х годов был по большей части юмором подневольных людей. Какими бы ни были шутка или анекдот, они были неминуемо самоуничижительны по своей сути. “Учитель спрашивает ученика: «Является ли коммунизм наукой?», – и ребенок отвечает: «Нет, потому что иначе его сначала опробовали бы на собаках»”.