Камни поют

Когда Лису предъявили обвинение, мы долго не могли понять и поверить – откуда это вообще взялось? И я уже почти забыл об аварии, и Конунга давно похоронили, и даже переломы самого Лиса зажили и почти не напоминали о себе (то есть иногда напоминали – когда он хотел).

– Куда вы его повезете? – Я подхожу, преграждаю дорогу, прекрасно понимаю, что если они захотят, то просто отшвырнут и обойдут.

– А вы родственник? – равнодушно говорит старший.

– Нет, я…

– Мы не рассказываем тем, кто не родственники. Давайте, Алексей Георгиевич, берите сумочку. Вот так.

Они не прикасаются ни к нему, ни к его вещам.

Я напишу, успевает сказать Лис, а потом все заканчивается. Дальше мы видимся только на суде.

Ну а кто я? Кто, собственно, я?

* * *

Женька ведь должна уже зайти, сколько можно в зеркало смотреться. Ну же. И она заходит, и у нее на губах – зажатая дрожащая улыбка. Маша видит не сразу, спиной к дверям сидит, поэтому договаривает:

– Но, Леш, прости меня – ведь после того ареста ты не сдался, не стал плакать, убиваться?

Пять лет без него.

– Снова – пять лет, хотя я уже решил, что проживу всю жизнь один. С тобой, то есть, конечно же, – с тобой, прости. Совсем не то хотел сказать. Прости, говорю же. Здравствуй, Жень. Видишь, тут твой старый папка что-то расчувствовался, вспоминает всю свою жизнь. Но тебе, наверное, скучно будет слушать?

Моя дочь чуть кривит губы, и это значит – ну зачем я сюда приехала, ты опять за свое? Но я за свое, потому что моего немного осталось, вот, например, такое писал в дневнике:

2000

Снилось, что сошел с ума, долго ходил по какому-то помещению, швырял предметы, плакал, рыдал в голос – люди, знакомые люди отворачивались, стыдились меня.

А потом камни пели.

Потом камни рыдали.

Стонали человеческими голосами.

Я не знал, что ты вышел из тюрьмы, все твержу и твержу, иначе бы пришел раньше.

Странно, что ты не сумел отмерить пять лет, Лешк. На самом деле странно. И как изменилось его лицо, и как изменились его волосы. Они гораздо короче, и ясно, что в колонии их пришлось остричь, что наверняка было больно и унизительно.

Ничего, он заправляет за ухо короткую выбившуюся прядку, отрастут.

И вот когда на прядку посмотрел –

Тогда зазвенело

 –

Тогда –

Тогда показалось на секундочку, что среди мальчишек, стоящих по колено в холодной воде, был и Призрак –

* * *

– Пап, ну ты нас и напугал.

Льется в горло сладкий чай, кашляю – капельки брызжут на стол, на рубашку, всюду. По давней привычке оглядываюсь – нет, в эту квартиру он не приходил никогда, если и мог, то это только в прошлом; но из прошлого вроде выбрался сейчас.

– Ты в обморок упал, мы посмотрели – сахар низкий, ты что же не следишь? Ты понимаешь, как это опасно? Еще немного – и мы бы просто вызвали скорую, все. Ты что, не помнишь, чем в прошлый раз обернулось?

Леша.

– Ты помнишь? Ты чуть не умер. Упал в обморок, лежал три дня. Мы уж думали, всё – диабетическая кома, но ты очнулся.

У Маши лицо как у Лиса тогда – в темных веснушках, видеть это неприятно, закрываю глаза.

– Нет-нет, не отключайся, пап, говори с нами, проснись. Расскажи, что еще происходило в том лагере, ну, тринадцать, что ли, лет назад? На самом ли деле все это так важно?

– Жень, прекрати, это жестоко, отцу и так тяжело приходится…

– Да? А мне не тяжело? – Женя обижается, точно давно случая ждала. – Сначала с нами жил этот… бородатый. У меня одноклассницы спрашивают – а что никогда домой не приглашаешь, вот мы на дни рождения всегда зовем, а ты нет, почему это? И вообще у тебя дома не были ни разу, странно же, правда? Мы вот вдруг задумались. А задумываться нечего было, я же из-за него не звала – он мне что, дед, родственник? Нет. И целый день какие-то звуки из его комнаты – музыка, плач. Кого тут позовешь? И со мной не разговаривал, точно я не дочь хозяев квартиры, а сама – бедная родственница.

Сладкий чай складывается в кристаллы, неприятно царапает язык.

– Ты что, на самом деле так думала, Жень? Вот все это время?

Даже когда у меня начался диабет – думала? Поверить не могу. И он спокойно себя вел, помогал по хозяйству, коммуналку оплачивал, так что неправда, неправда… И у нас трехкомнатная квартира – что же, нельзя было подружек привести? Ни разу не говорила, не упоминала.

– И когда – когда ты в больнице был? Так нельзя. И маленькая была.