Камни поют

Смешно, но когда-то здесь хотели сделать бассейн – гигантский многодорожечный бассейн, я видел на выставке, как представляли это архитекторы и художники. Голубая и синяя искристая вода, разделенная белыми канатами, по другую сторону – красные башни Кремля. Красиво, но неужели они думали, что кто-то станет плавать – в центре города, в котором часто идет дождь, над которым часто стоит туман, изморось? Я представляю, как легко и быстро, с совершенно чужим и красивым телом, плыву кролем, вначале фиксируясь на «к себе – от себя – вперед», но потом, со временем, забывая, думая только о цели и о воде. О цели даже меньше, потому что ведь ты доплывешь в любом случае, тебе некуда деться отсюда.

Но получилось так, что не вышло мне там плавать, и никому не вышло. Проект не утвердили, конечно, зато открытки печатали несколько месяцев, в любом киоске «Союзпечати» можно было купить. Потом спохватились, велели всем гражданам уничтожить эти открытки, если они каким-то образом к ним попали.

Что плохого в открытках?

Я так сейчас думаю, что это был бы хороший бассейн, самый лучший, что в него могла бы ходить и Женя – лечить сколиоз, который ей ставили в детстве, кажется.

Кажется?

Просто небо, голубая вода и плитка, канаты, образующие пересечениями в центре звезду.

Может быть, нужно видеть только те звезды, которые и сейчас горят перед нами?

Я щурюсь на красные башни, на белое здание за ними.

Где-то там сидит Генеральный секретарь, он никогда не спит ночью, особенно этой ночью. Сейчас он скажет свое приветственное слово, обратится к своему народу, а потом вернется к важным бумагам, документам, что лежат на его столе. Там столько папок, что рассмотреть все невозможно, – они нависают над ним неустойчиво и опасно, но он знает, что они никогда не упадут и не причинят боли, пока он сидит в этом кабинете, пока люди собираются на мосту имени Первого Всесоюзного Съезда Советов – неужели кто-то на самом деле произносит название полностью?.. – пока памятник Тому-Кого-Не-Видно-За-Облаками несется в космос, в котором потом были люди, прекрасные храбрые люди, которых мы знаем по лицам и именам.

А раньше я думал, что после Белки и Стрелки так никто и не полетел и стеклянные глаза их чучел – единственные из всех, что видели темное вот это над нашими головами. Стеклянные, конечно, не видели – их вставили потом таксидермисты, но ведь и в этих стеклянных осталась память, осколки памяти, крошки памяти? Это потом я понял – никто ничего не помнил, пока летали безуспешно, пока взрывались ракеты. А когда получилось впервые – мы все повторяли звонкое звучное имя, вспоминали улыбку.

Но только я все время думаю: а как звали тех, кого нам запретили вспоминать?..

Иногда, когда перед рассветом память становится странной, тонкой и напряженной, мне вспоминается одно имя. Нигде больше я не встречал его, оно словно бы просто мне было даровано

. Просто шепнули, сказали. Как не знаю, как иначе сказать.

Валентин Бондаренко.

Откуда он был родом, из УССР?

Как вышло так, что он вначале в иллюминатор видел Землю с ее морями и реками, а потом вспыхнул огонь и закрыл все?

Наверное, ему было очень больно.

Когда руку обожжешь, дышать не можешь, а что делать, когда – весь? И как везли его куда-то по секрету в машине без спецсигналов, потому что нельзя было рассказывать, нужно было сделать вид, что мы, может, еще не были в космосе, но непременно будем, а этот человек, этот летчик, наверное, просто неаккуратно обращался с керосиновой лампой. Или еще что-то придумать, похожее и глупое.

Слава богу, что приснилось только имя.

Большего я бы все равно выдержать не смог.

Валентин Бондаренко.

А потом на Лубянку привезли его родителей, сказали – вот вам документы на забытого, потому что ваш сын забытый с этого часа, конечно же. И вы сможете вспомнить, как его звали и что ему было двадцать три года, но никогда не вспомните, что он окончил в Харькове девяносто третью школу, а в школе было три этажа, а во дворе вязы росли.

И какого он был роста?

Тот-Кого-Не-Видно-За-Облаками огромного роста, гигантского, нечеловеческого роста.

Валентин должен быть невысоким, потому что в космонавты очень высоких не брали.

Метр семьдесят? Метр семьдесят пять?

Боюсь в небо смотреть.

Нам дома скучно с собой. Женька еще бесится, что приходится оставаться, нянчиться, не говорит, так всем видом показывает. Уже сам сказал – ну поезжай, поезжай обратно, мы с мамой как-нибудь сами. Но она поворчала – мол, приехала уже – и осталась. Почему-то вспомнил, как забыл тогда один-единственный раз забрать ее из садика. Наверное, за это.

На мосту все улыбаются, ведут – как это называется? – трансляции, да, трансляции, снимают себя на телефоны. А камеры наблюдения Дворца – он среди людей давно уже просто Дворец – фиксируют нас, передают.

Кто сейчас смотрит на нас, в каком здании сидят эти люди – там, за рекой? Или есть другие места, пока еще скрытые?