Камо

Всего пять лет спустя докладами Ландезена зачитывается сам самодержец Александр Третий. Не скупится на похвалы: «Пока это совершенно удовлетворительно… Весьма дельно и ловко вели все это дело».

Еще большим ценителем, почитателем провокатора оказывается новый «хозяин земли Русской» Николай. Его именным рескриптом Гекельману-Ландезену впредь именоваться инженером Аркадием Михайловичем Гартингом, коллежским советником. Будет и статским советником, кавалером ордена святого Владимира со всеми правами потомственного дворянина[28].

До таких полицейских вершин Якову Житомирскому не дотянуться. Хотя из кожи лезет. Продает оптом, в розницу — всех и вся.

«Милостивый государь Алексей Тихонович!

Ваше письмо и деньги я получил, — за обязательной этой фразой, обращенной к вице-директору департамента полиции Васильеву, крайняя печаль, страдания не полностью оцененного негодяя. — При всем моем критическом отношении к самому себе я не могу сказать, чтобы я плохо работал. Состою я членом Заграничной Центральной группы, умею ужиться с большевиками и с меньшевиками, приходится вести колоссальную переписку, веду личные сношения с массой людей[29] и т. п. Работать в буквальном смысле слова приходится втрое больше, чем когда-то. Мало того, мне обязательно надо заниматься медициной, так как иначе меня спрашивают, зачем я остаюсь за границей.

Так что работаю я и готов работать сколько угодно. Дело вовсе не во мне, а в том, что за границей очень трудно получать сведения реализуемого характера. А будет это до тех пор, пока репрессиями не выгонят революционеров из России, особенно из Финляндии[30]

. Тут для того чтобы попалось хорошее дело, приходится выжидать… Помилуйте, ведь я могу быть вполне провален. Сейчас и без того приходится прямо опасаться за свою шкуру».

А если еще как-то выпутается Камо — от него всего можно ожидать! — тогда… Нет, нет, слишком страшно подумать… Доктор Житомирский на десять дней прекращает прием больных. Дай бог справиться с собственными нервами!

Зато у инженера Аркадия М. Гартинга после сегодняшней конфиденциальной беседы с герром фон Яговом настроение безоблачное. Достигнуто полное взаимопонимание. Оба ставят на «внезапное» разоблачение опаснейшего русского террориста. При обыске в его чемодане с двойным дном найдут все необходимое для взрыва н»-слыханной силы. Затем, также по озарению свыше, в доме берлинских социал-демократов на Панкштрассе, 32-6, обнаружат припасенные русскими оружие, динамит, бумагу с водяными линиями — ясно для печатания фальшивых денег. Великолепное доказательство того, что социал-демократы, так дерзко требующие в Пруссии всеобщего избирательного права, есть пособники террористов и фальшивомонетчиков — опаснейших русских разбойников!

Пресса, несомненно, подхватит столь увлекательную историю, особенно если несколько подправить истину, придать ей более пристойный вид. Что весьма пригодится для официальной переписки на высоком министерском уровне, также для суда. Позднее перекочует в Россию для тех же надобностей.

Можно так:

«При неожиданном посещении полицией Русского клуба, всегда пользовавшегося сомнительной репутацией, комиссар по уголовным делам заметил, что некий участник незаконного сборища поспешно вырвал листок из своей записной книжки, разорвал на клочки, бросил под стол. Чиновник, естественно, клочки подобрал, тщательно склеил. В полицей-президиуме прочли: «Мирский, У. Эльзассерштрассе, 14». Полиция уже знала, что Мирский то появлялся, то исчезал из Берлина; знала и то, что в России Мирского несколько раз преследовали по обвинению во взрывах и налетах на банки, но он всегда счастливо ускользал от суда. Не мудрено, что полиция направилась к нему.

Оказалось, что Мирский живет на Эльзассерштрассе, 44, а не 14. Во время обыска, когда открывали больше и черный чемодан, он, улыбаясь, заявил, что там только папиросы. Напрасная попытка. Берлинскую полицию провести ему не удалось. Тотчас вскрыли двойное дно и обнаружили взрывчатые вещества гигантской силы, очень хорошо сделанные.

По окончанию трудного следствия будут сообщены подробности. Дело, вероятно, будет слушаться в Королевском суде I».

Фон Ягов — человек дела. В ближайшую субботу — двадцать седьмого октября в десять часов утра…

Сразу после обыска шуцман Хаберманн, несколько владеющий русским языком, записывает то, что угодно сообщить Димитриусу Мирскому:

«Я решительно отрицаю свою вину. Найденный у меня чемодан принадлежит не мне. Я его получил в Вене от Василия Петрова, конторского служащего на станции Козлов, который случайно находился в Бене и с которым я там впервые познакомился. Петров знал, что я собирался уезжать и что у меня нет чемодана. Поэтому он вручил мне свой с указанием при моем проезде» через станцию Козловскую передать чемодан начальнику станции. Я, не обращая внимания на чемодан внутри, положил в него свои вещи и взял его с собою…