Канун трагедии: Сталин и международный кризис. Сентябрь 1939 — июнь 1941 года

Как уже упоминалось, Сталин раскрыл смысл советских действий в Прибалтике в сентябре — октябре 1939 г. На одной из встреч в Кремле вместе с Димитровым и Ждановым 25 октября он сказал: «В пактах о взаимопомощи (с Эстонией, Латвией и Литвой) мы нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту Советского Союза ряд стран. Но для этого нам надо выдержать и строго соблюдать их внутренний режим и самобытность. Мы не будем добиваться их советизации. Придет время, когда они сами это сделают»[208].

Многое в решении будущих проблем зависело от международной ситуации. В любом случае после заключения договоров о взаимопомощи и размещения советских войск в странах Прибалтики Москва получала сильные рычаги воздействия, чтобы усилить свои позиции в этом регионе.

Следует подчеркнуть, что, закрепляясь в Литве, Латвии и Эстонии, СССР усиливал свое влияние, ограничивая продвижение Германии на Восток, и, как казалось советскому руководству, обеспечивал свою безопасность на своих северо-западных границах.

В контексте современных дискуссий, в том числе и с участием историков стран Балтии, можно отметить, что договора о взаимопомощи (хотя и с использованием политического давления Москвы) были подписаны официальными представителями Прибалтийских государств после решений, принятых их руководством, в условиях (как отмечают ряд историков этих государств) отсутствия каких-либо иных реальных альтернатив[209].

Новые партнеры или союзники? Сентябрь 1939 — весна 1940 года

Взаимоотношения с Германией после августовского пакта заняли главное место в советской внешней политике. Они развивались по двум основным направлениям. Во-первых, в тот период шло активное становление новых ориентиров в отношениях с Германией в экономической, политической, военной и даже идеологической сферах. Во-вторых, советское руководство реализовывало положения секретного протокола, обеспечивающие советское присутствие в Восточной Европе, прежде всего в Польше и Прибалтике. Постепенно в Москве готовились к аналогичным действиям в отношении Финляндии. По всем этим вопросам, естественно, происходили оживленные советско-германские контакты. Советский Союз нуждался в немецкой поддержке своих действий в этом регионе.

Ситуация, возникшая в результате договора от 23 августа, требовала от Москвы выработки определенной политической линии в подходе к отношениям с Германией. При этом необходимо было учитывать многие факторы. В течение ряда лет Москва осуждала германский фашизм, на это были ориентированы все идеологические ведомства и средства информации. Поскольку германский режим и после подписания пакта оставался неизменным, советское руководство должно было как-то объяснить свой новый курс. Конечно, можно было ограничиться чисто прагматическими действиями, решая конкретные внешнеполитические задачи. Но Кремль был заинтересован в долгосрочной перспективе.

В российских архивах нет большого массива документов, которые позволили бы проанализировать процесс выработки позиций в отношении Германии в сентябре — октябре 1939 г. В целом в Кремле были удовлетворены ходом событий после подписания августовского договора с Германией. Советские войска фактически без единого выстрела вернули себе часть территории Польши, населенные украинцами и белорусами; Прибалтийским странам были предъявлены требования, и первые же отклики из Таллинна показали, что запланированное заключение договора с Эстонией было близко к завершению.

Во второй половине сентября, особенно после вступления Красной Армии на территорию Польши, естественно, встал вопрос о демаркации новой советско-германской границы. Формально именно этот вопрос был поводом для очередной встречи. Но он не мог быть причиной для обязательного визита в Москву деятеля столь высокого ранга, как Риббентроп. Вопрос о демаркации оказался второстепенным, а на первый план выдвинулись иные политические проблемы.

И все же конкретные переговоры по поводу точной границы между Германией и Советским Союзом, проходившие между 18 и 22 сентября, послужили формальным поводом для телеграммы Риббентропа Шуленбургу 23 сентября. В ней, касаясь проблемы границ Рейха на Востоке, Риббентроп впервые упоминает о том, что «хорошо бы пригласить Молотова в Берлин», но если это невозможно, то он готов сам приехать в Москву, и далее указывает возможные конкретные даты — 27 или 28 сентября[210].

Таким образом, история как бы повторялась спустя один месяц. В августе вопрос о визите Риббентропа в Москву решался буквально в течение двух — трех дней и теперь был решен 24–25 сентября, поскольку Молотов ответил, что не сможет в ближайшее время поехать в Берлин.