Канун трагедии: Сталин и международный кризис. Сентябрь 1939 — июнь 1941 года

Ценность упомянутых публикаций состояла в том, что они вводили в научный оборот значительное число документов о политике Румынии, Болгарии, Венгрии, Югославии и других стран. В то же время на них лежала печать двойственности, свойственной отечественной историографии 90-х годов. Представляя различный спектр российской общественной и научной мысли, авторы часто противоречили друг другу, склоняясь при освещении советской политики то к более осуждающим, то к более оправдательным оценкам. На историю переносились современные идейные столкновения, отражавшие в целом отношение ко всему советскому периоду и к сталинизму, особенно это сказывалось на оценке проблем советской внешней политики. Соответственно вновь усилился интерес к Мюнхенскому соглашению 1938 г. В ряде работ советско-германский пакт 1939 г. называли «новым Мюнхеном», а события 1939 г. в Польше трактовались как новый ее раздел между Россией и Германией.

В западной историографии в 90-е годы почти не появилось серьезных новых трудов по рассматриваемому периоду. Их оценки имелись лишь в книгах, посвященных Советскому Союзу 30 — 40-х годов и т. п.

Одновременно активизировались историки Польши и стран Балтии. В этих государствах было издано множество публикаций документов и исследований, в которых СССР подвергался резкой критике за «оккупацию» части Польши и Прибалтики, за массовые репрессии против местного населения. Ряд историков этих стран включились в кампанию на государственном и общественном уровнях, целью которой было добиться от нынешней России извинений и покаяния за события 1939–1941 гг. Они политизировали историю, игнорировали вопрос о сущности тех режимов, которые существовали в странах Балтии до 1940 г., пренебрегали всесторонним анализом предвоенной ситуации, ограничиваясь осуждением Советского Союза.

В 2007 г. в Стокгольме опубликована книга эстонского историка Магнуса Ильмярва «Тихое подчинение», в которой впервые в историографии стран Балтии на основе большого массива архивных и прочих документов рассматриваются внутренние аспекты политики этих стран в конце 30-х годов, сделан акцент на авторитарном характере режимов Пятса, Сметоны и Ульманиса, которые, по мнению автора, во многом ответственны за судьбу Прибалтики в 1939–1940 гг.[15]

В напряженную атмосферу дискуссий, проходивших вокруг событий 1939–1941 гг., «добавляли жару» и книги упомянутого Суворова[16]. Эти события стали неким новым дополнительным поводом для возобновления споров о советской системе в целом, о роли Сталина и по многим другим вопросам, связанным с историей страны в XX столетии. Особого накала достигали дискуссии, когда речь заходила об освещении Второй мировой и Великой Отечественной войн, а также предшествовавшего периода в учебниках по истории, прежде всего для средней школы.

Обобщая сказанное, можно определить следующие моменты в отечественной историографии рубежа XX и XXI вв. в оценке рассматриваемого периода. Картина событий часто рисуется односторонне, не всегда учитываются сложность и многоплановость различных и противоречивых факторов. Наряду со справедливой критикой аморальных действий и нарушений правовых норм советских лидеров не берутся в расчет соображения необходимости обеспечения безопасности страны в условиях уже начавшейся мировой войны.

Заметно активизировались и те историки, которые стремились позитивно рассматривать политику и действия советского руководства и лично Сталина. В ряде случаев их доводы и аргументы словно возвращали историческую науку к тем оценкам и представлениям, которые господствовали в отечественной историографии в советское время до конца 80-х годов. Многие сторонники этой точки зрения пренебрегали теми сведениями и документами, которые уже были введены в научный оборот за последние 10–15 лет. Но и в этих трудах были использованы новые материалы, которые расширяли представление о событиях тех лет, прежде всего связанных с обеспечением безопасности страны. Они не только оказались в эпицентре дискуссий, но сами стали неким индикатором разногласий между различными политическими силами России. История дает нам подобные примеры, когда те или иные события или целые периоды приобретают, причем порой весьма неожиданно, знаковый смысл, отражая отсутствие единства в обществе по важным современным проблемам.

К сожалению, в этом случае история снова становится заложницей политики, а историческая память приобретает избирательный и заангажированный характер. Как показал опыт 90-х годов, новые документы имели небольшое значение, ибо на первый план выходили проблемы интерпретации и трактовки уже известных ранее фактов и документальных свидетельств. В методологическом плане речь идет в сущности о разрыве общей сложной и противоречивой картины на отдельные части, о подчеркивании лишь той или иной стороны и тенденции исторического развития, что чревато либо искажением реальности, либо преувеличением одной из линий развития в ущерб другим.