Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

И все же каким-то чудом он находил время, а главное силы, чтобы работать, публиковать свои творения и писать, ведет обширную переписку, следит за литературными новинками. Выходит в свет поэма «Братья разбойники», печатаются «Цыганы», пишет «Полтаву», поэму «Граф Нулин», стихотворение «Аригон».

Но цензура не разрешила публиковать «Графа Нулина». Забитая и затюканная властями, она и представить себе не могла, как это можно графа изобразить в халате, а помещицу в ночной кофте. Поэту посоветовали одеть графа хотя бы в сюртук, а помещицу – хотя бы в салоп. Запрет публикации вызвал возмущение, как это бывает иногда в таких случаях, ругали правительство, называя его запреты дурацкими, и поэма, чего никак не ожидал Пушкин, как по мановению волшебной палочки, стала заметным событием в жизни общества.

О. А. Кипренский пишет его портрет. Он часто бывает у Карамзиных, где заводит новые знакомства, посещает театры. В альбом Софьи Карамзиной, дочери известного историка, он вписывает стихотворение:

В степи мирской, печальной и безбрежной,Таинственно пробились три ключа:Ключ юности, ключ быстрый и мятежный,

Кипит, бежит, сверкая и журча.Кастальский ключ волною вдохновеньяВ степи мирской изгнанников поит.Последний ключ – холодный ключ забвенья,Он слаще всех жар сердца утолит.

Задумав поездку в деревню, Пушкин вынужден, через Бенкендорфа, просить на это разрешения у царя. В конце июля он отправляется в Михайловское. Здесь в родовой обители к нему снова приходит вдохновение. Ему никто не мешает: обитатели Тригорского все в отъезде. Он начинает работать над романом из времен Петра I «Арап Петра Великого», продолжает работу над седьмой главой «Евгения Онегина». Рождаются стихи, посвященные Дельвигу, стихотворение «Поэт», пишет несколько критических статей.

В середине сентября в гости к нему заглядывает Алексей Вульф и застает Пушкина за рабочим столом, на котором рукопись «Арапа». Пушкин обрадовался гостю.

– Вижу, Александр Сергеевич, ты весь в трудах, – обнимая Пушкина, с теплотой в голосе сказал Вульф. – А я вот на несколько дней прискакал в Тригорское и сразу к тебе.

– Как ты меня обрадовал, друг мой! На меня здесь напала охота потрудиться, да и с деньгами, можно сказать, на мели. Проигрался в пух и прах.

– Чем народ собрался радовать?

– Решил деда своего обессмертить, пишу роман в прозе. Замыслено многое, но хватит ли времени на все… Впрочем, обедать пора. Пойдем друг к няне, она нас покормит.

За обедом Пушкин рассказал гостю о цензурировании царем его произведений, о трудностях в преодолевании царских «милостей».

– Я бешусь от его высочайших замечаний, но цензура наша еще более привязчивая и глупая. Ею руководит исключительно страх ошибиться в чем-либо неугодном власти и оказаться в каземате на хлебе и воде…

Играя в биллиард после обеда, Пушкин поделился с другом и своими планами по написанию истории Петра I…

В деревне посещает его и С. А. Соболевский, который хотел заручиться поддержкой Пушкина журнала «Московский Вестник»…

В середине октября Пушкин выезжает из Михайловского в Петербург. На одной из станций, в ожидании лошадей, он взял в руки какую-то книгу, валявшуюся на столе, но не успел даже приступить к ее чтению, как вдруг к станции примчались вихрем четыре тройки с фельдъегерем. Пушкин вышел во двор посмотреть на арестантов. Он обратил внимание на одного из них, высокого, нескладного, в шинели, с черной бородой. Присмотревшись, он узнал в нем Вильгельма Кюхельбекера! Это его везли в Сибирь! Друзья встретились глазами и бросились друг другу на шею. Жандармы пытались их растащить. Пушкин, ругаясь, бешено от них отбивался, грозил царем и Бенкендорфом. Но силы были неравными. Пушкина оттащили, Кюхельбекера в обморочном состоянии уложили в возок. Жандармы дали ему воды, и тройки умчали бедного Кюхлю…

Под впечатлением от встречи с Кюхельбекером Пушкин пишет стихотворение, обращаясь к своим друзьям:

Бог по́мочь вам, друзья мои,В заботах жизни, царской службы,

И на пирах разгульной дружбы,И в сладких таинствах любви!Бог помочь вам, друзья мои,И в бурях, и в житейском горе,В краю чужом, в пустынном мореИ в мрачных пропастях земли!

Пушкин чувствовал иногда, что он совершенно запутался, что он просто погибает, что ему не за что зацепиться. Он раздражался, но распятая душа его делала снова попытки к какому-то воскресению, и он находил вдруг иные чувства, иные думы, иной язык – он плакал над собой: