Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

Благоволите, милостивая государыня, принять уверение в моей совершенной преданности и высоком уважении.

Суббота.

А. Пушкин».

На второй день Пушкин собрался к Гончаровым.

– Но, черт… Ведь для такого визита нужен фрак, – смутился вдруг он. – А я своего не захватил… Впрочем, у меня, кажется, и нет его, – вдруг захохотал он.

– Так надевай мой, – зевая, отозвался Нащокин, который, по обыкновению, только на заре вернулся из аглицкого клуба. – Мы одного роста… Но только… – опять зевнул он, – охота тебе, брат, заводить всю эту волынку! Ну, какого тебе черта не хватает?..

За дверью, совсем близко, раздался вдруг теплый, полный и красивый женский голос, певший «друг милый, друг милый, с далека поспеши…». Дверь отворилась, и в комнату вошла стройная, смуглая, жгучая цыганка Оля с желтыми белками агатовых глаз и большими золотыми кольцами в маленьких ушах.

– А! – просияла она на Пушкина белыми зубами. – Прихорашиваешься? – Знаю, знаю, куда собираешься, молодец, – погрозила ему пальчиком цыганка. – Лучше бы взял ты какую-нибудь у нас из табора, да и жил бы, любился, покуда любится… Другие не любят так, а ты ведь и сам цыган… – оскалила она белые зубы. – А?

Но Пушкин был слишком захвачен предстоящим. Он только улыбнулся Оле и сказал, наконец, другу:

– Ну?

– Ну… – отозвался тот ласково. – Удачи!

Пушкин крепко пожал обоим руки и быстро вышел…

Упоительно и тепло пахло распускающимися тополями, весело дребезжали колеса по мостовой, пели колокола и слепило солнце. Он точно сквозь туман видел и алую скорлупу от яиц, разбросанную ребятами по улице, и воркующих по карнизам голубей, и праздничную толпу, и первых пьяненьких, которых мотало из стороны в сторону, – разговелись, православные! – и прифрантившихся полицейских в белых нитяных перчатках, и еще более прифрантившихся визитеров, которые метались по городу, и умилительную зеленую щетинку первой травки между нагретых камней… Ехать было близко: Гончаровы по-прежнему жили на углу Б. Никитской и Скарятинского переулка…

В этот пасхальный день Гончаровы сидели в столовой за столом, уставленным куличами, бабками, вазами крашеных яиц, ветчиной, жареными поросятами, винами, наливками. Здесь была хозяйка дома, все три дочери и помещик Медынского уезда Калужской губернии Сверчков, очень грузный старик, который рассказывал о неудачной женитьбе дочери своей сестры:

– Несчастная женщина! А почему? Выдала дочь за черт его знает кого! Прожектера какого-то! За этакого человека с фантазией!

– А вот у меня целых три дочери! За кого же мне их выдавать замуж? – качает головой Наталья Ивановна.

– Это у вас настоящий цветник! Красавицы!.. За кого выдавать? За гусаров, за уланов, кирасиров… За тех, кто царю служит!

– Так вы советуете выдавать дочерей за военных… А если находится жених штатский? – лукаво улыбается Наталья Ивановна.

– Ну, если он человек богатый, самостоятельный…

– А если не так и богат? – перебивает Гончарова.

– Но должен быть хотя бы на службе… Какой цветник! – продолжает помещик, – Какой роскошный цветник у вас, дорогая Наталья Ивановна!.. Ваше здоровье!.. – И он чокается со всеми и медленно пьет, смакуя вино…

Допив вино и попрощавшись, помещик уехал.

Стоявшая у окна Натали вдруг, скорее удивленно, чем обрадованно, тихим голосом сказала:

– Мама́, Пушкин!

– Я знала, что он придет, – призналась Наталья Ивановна. – Вчера я получила от него письмо… Госпожа Малиновская вчера тоже много о нем говорила, она хорошо его знает… Сестра мне пишет, что царь думает его историографом сделать на место Карамзина покойного. Могут даже придворное звание дать! Что же это плохо? Вот тебе и Пушкин!.. Ты хочешь, чтоб я тебя сговорила сегодня за Пушкина? – обратилась она к Натали.

– Ах, мама́, мне право… все равно! – пожимает плечами Натали.

– Как это «все равно»? Тебе же с ним жить, а не мне! – удивляется Наталья Ивановна. – Так и быть! На Пасху, говорят, и умирать хорошо! Может быть, и сговорить не плохо… Даша, – зовет она дворовую девку. – Поди в молельню, образ Николая-угодника сними. Не большой, который в углу, а поменьше, в серебряной ризке…

– Я, барыня, знаю! И сюда принесть?

– Зачем сюда? Положи пока в спальне у меня… на стол…

– Зачем же думать, что Пушкин непременно сделает предложение? Он просто с визитами ездит, – говорит Екатерина, глядя в окно, за которым с кем-то разговаривает Пушкин.

Наталья Ивановна повышает голос и тяжело глядит на дочь:

– Ты что это, а? Ты что меня раздражаешь?

– Ну, вот, идет уже! Идет! – сообщает Натали.

Входит Пушкин в щегольском фраке Нащокина, выражение лица его тревожное. Но Наталья Ивановна встречает его гостеприимно:

– А-а! Александр Сергеевич!

– Христос воскресе, Наталья Ивановна! – сдавленно говорит Пушкин и делает общий поклон.

– Воистину воскресе! – И Наталья Ивановна христосуется с Пушкиным.