Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

– Кто купит? Казна! Должна купить казна, вы похлопочите об этом… там наверху, у генерала Бенкендорфа, который к вам относится как лучший друг.

– А если не купит казна? – кричит Пушкин.

– Да… Если казна не купит, то-о… Я об этом и сам думал… Тогда пусть разрешенье дадут продать ее на медь… Колокольный завод ее купить может, а? Ведь может?

– О-о, какие колокола выйдут из матушки Екатерины Великой! – весело отвечает Пушкин.

– А-а? – тянется к нему старик.

– А сколько могут за нее дать? – снова кричит Пушкин.

– Сколько?.. Сорок тысяч! Сорок тысяч мне давали, голубчик! Но нельзя же памятник особы такой продать без разрешения власти! А давали, да! Деньги почитай уже в руках были.

– Что ж, попробую написать об этом Бенкендорфу, – кричит Пушкин.

– А-а? Бенкендорфу, да! Вот именно, голубчик мой, к Бенкендорфу! И государь разрешит!.. И вот таким образом, если продажа состоится, у вас и Натали будут деньги на свадьбу.

Пушкин вскакивает и начинает ходить по кабинету.

– Да, деньги, деньги… Приданое! Я никак не могу к этому привыкнуть… Для брака мало жениха и невесты, необходимо еще и приданое!

– А-а? Приданое какое будет, вы хотите знать? – Афанасий Николаевич трагически поднимает руки. – Майорат проклятый, вот что! Если бы не майорат!..

– То давно ничего бы не осталось! – весело отзывается Александр Сергеевич.

– Вот как сказано, я наизусть помню: «Владелец же того имения и принадлежащего к тем фабрикам ни малейшего чего продать и заложить… и укреплять в какие-либо крепости или векселя власти не иметь». Вот как зверски сказано! – возмущенно жалуется старик.

– А если дарственную написать на Натали? – громко говорит Пушкин.

– Дарственную? Я об этом думал, голубчик, – хитро хлопает глазами Афанасий Николаевич. – Вот даже набросал… Вот!.. «Лета 1830, мая… Надворный советник и кавалер Афанасий Николаев, сын Гончаров, сговорил я дочь сына моего Николая Афанасьевича, а мою внучку, девицу Наталью в замужество 10-го класса за Александра Сергеевича Пушкина, а в приданое за нею даю…»

– Браво, браво! Вот оно, наконец, приданое! – хлопает в ладоши Пушкин.

– Дальше тут вот есть… «Из имения моего… даю… недвижимого имущества, находящегося в императорском залоге и с переводом на нее, девицу Наталью, числящегося поныне долгу и всех обязанностей в платеже капитала и процентов, из имения моего, состоящего в Нижегородской губернии Балахнинского уезда…»

– А сколько же, простите, сколько же долгу на этом имении? – кричит в ухо старика Пушкин.

– А-а? Долгу?.. А вот считайте сами: сто двадцать восемь тысяч рублей ассигнациями взято в 1824 году, да сорок тысяч рублей в 1826 году…

– Ка-ак? Сто шестьдесят восемь тысяч долгу? О-го-го! – в недоумении кричит Пушкин. А сколько же душ? Душ сколько?

– Душ? По последней ревизии триста душ мужского пола, считая с женами и детьми их обоего полу и со всеми принадлежностями, с пожитками и со скотом…

– Триста душ всего? И такой неслыханный долг? – изумляется Пушкин. – Это значит, сто шестьдесят тысяч долга вы в приданое даете Натали?

– Долг большой!.. Я над этим думал!.. – говорит со вздохом Афанасий Николаевич. – Но, голубчик, Александр Сергеевич, имение вы могли бы выкупить!.. Надо сделать только вот это… Вы приходите к министру Канкрину и говорите ему: «Гончаров Афанасий имеет полотняный завод… и имеет бумажные фабрики… но он не имеет наличности… наличных каких-нибудь 200–300 тысяч рублей, чтобы… расширить производство свое и тем самым… «сделать производство свое для государства Российского наивяще полезным» Вот!.. И Канкрин даст! Вам он не откажет!..

– За малым дело стало!.. Но вы-то лично обращались к Канкрину с такой просьбой? – кричит Пушкин.

– Что для них там я?.. Вы могли бы, голубчик, как поэт, к самому императору подойти с этой просьбой!.. Доложить могли бы, а? Триста тысяч… ну, хотя бы и двести… что такие деньги для русской казны? А вот тогда именьице и было бы чистеньким!..

– Переоценили вы меня, дедушка, очень переоценили!.. – перебивает его Пушкин. – Но каково, каково? Решили с моей помощью от своих проблем избавиться!..

– А-а? – снова приставляет ладони к ушам старик.

– Сказать я, конечно, могу… – кричит Пушкин.

– Можете? – оживляется Афанасий Николаевич. – Вы только скажите, и вы увидите: дадут, дадут! Триста тысяч!..

Входит Наталья Ивановна:

– Вы все еще беседуете? – говорит она с надеждой в голосе.