Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

Входит Натали, глядя с недоумением на улыбающуюся мать и на Пушкина, у которого счастливый вид.

– Натали, радость моя!.. Через десять дней всего, а может быть, и раньше, – все зависит от портних, – будет наша свадьба!..

Натали вопросительно смотрит на мать.

– Мама́?

– Да-да! С завтрашнего дня я начинаю тебе шить приданое, – подтверждает мать.

– Вы достали денег? – догадывается Натали.

– Я так рад, моя Натали! Я так безумно рад, моя прелесть! – целует ей руки Пушкин вместо ответа.

– И я тоже рада!.. – улыбается Натали…

Пушкин дал теще «взаймы» на приданое, и приданое начали шить. Но случилось опять как-то так, что большая часть денег ушла на всякие пустяки и на обновление гардероба самой Натальи Ивановны. Кроме этих 11 000, нужно было еще дать 10 000 бедному Нащокину, который что-то в своих расчетах позапутался и которого кредиторы немилосердно осаждали. Нужно было меблировать квартиру… И Пушкин снова оказался без денег, и все приятели его из сил выбивались, чтобы вырвать для него где тысячу, где две, и у всех создавалось четкое впечатление, что он охотно все бы отменил. Он сам ясно представлял себе свое положение: «Взять жену без состояния я в состоянии, но входить в долги для ее тряпок я не в состоянии». Дело двигалось медленно, и московские острословы стали уже посмеиваться. Пушкин бесился и говорил, что еще немного, и он бросит все и уедет драться с поляками: в Польше как раз вспыхнуло восстание, великий князь Константин Павлович без панталон бежал ночью из своего дворца, и уже начались кровавые бои… А Наталья Ивановна уединенно пила, баловала с лакеями, а потом до седьмого пота молилась перед своим киотом…

Прошли Святки, зашумел веселыми свадьбами пьяный мясоед, и была уже близко Масленица, когда попы свадеб не венчают, а за ней – долгий Великий пост… И наконец, все было готово: 18 февраля быть свадьбе! Но Пушкин – завял окончательно и писал своим приятелям письма, полные тоски…

Был ясный вечер. В клуб ехать было еще рано, и Нащокин, только что немножко передохнувший благодаря пушкинским десяти тысячам, валялся на диване, а около него, лениво позванивая гитарой, сидела его пестрая смуглянка Оля. Обыкновенно в квартире его был Содом и Гоморра из гусаров, веселых дам, жидов-кредиторов, приятелей и сводень, но сегодня выдался почему-то спокойный денек, и он ворковал с Олей. Потом пришла посумерничать цыганка Таня. Она была далеко не так хороша, как Оля, но пела прекрасно, и москвичи очень ее любили… И не успела она и присесть, как к дому подкатили парные сани, в коридоре раздались знакомые быстрые шаги и послышался веселый крик Пушкина:

– Ба, Таня, и ты здесь! Как я рад тебя видеть… – Свежий с улицы и оживленный, он вошел в комнату и прежде всего расцеловал Таню. – Здравствуй, моя бесценная! Оля, здравствуй… А ты все валяешься, животное?

Но не прошло и нескольких минут, он потух и повесил голову.

– Ты что это раскис? – удивился Нащокин. – Или боишься?

– Боюсь, не боюсь, а… призадумаешься… – вздохнул гость. – Несчастливы мы что-то, Пушкины, в этих делах… Взять хотя бы нашу пушкинскую линию. Прадед мой, Александр Петрович, женился на дочери графа Головина. Но вскоре заболел сумасшествием, в припадке бешенства зарезал свою беременную жену, а потом и сам умер от горя. Дед мой тоже был человек пылкий, и не только, но и жестокий. Первая его жена умерла заключенной в домашней тюрьме за якобы измену с домашним учителем французского, которого он сам повесил во дворе своего дома. Второй женой у него была Чичерина. По пути в гости, куда он потребовал от нее ехать вместе с ним, у нее прямо в санях начались схватки. В санях она и родила моего отца… А возьми линию Ганнибалов, материнскую линию… Тебе ведь известно, что прадед мой, сын князя Абиссинского, восьми лет от роду был отвезен, как заложник, в Константинополь, а оттуда уже в Россию. Так он, в конце концов, попал к Петру. Ты эту историю тоже знаешь. После смерти Петра он попал в немилость и был сослан в Сибирь с дурацким поручением измерить китайскую стену. Елизавета его вернула обратно, после того как он обратился к ней с письмом: «Помяни мя, егда приидеши во царствие твое…» Семейная жизнь его была так же несчастлива, как и Пушкиных. Красавица гречанка, первая жена арапа, родила ему белую дочь. Жену он отправил за это в монастырь, а дочь, Поликсену, любил, дал хорошее образование, но на глаза к себе не допускал. Дед мой, Осип Абрамович, настоящее имя Януарий, женился на шведке, которая часто сетовала: «Шорни шорт телаить мне шорна репьят и дает им шертовск имья…» И хотя характер деда был африканский, но легкомыслие – русское. Чтоб жениться на другой, он подделал документы. Шведка пожаловалась царице, и брак был признан недействительным, деда отправили служить на черноморский флот. Тридцать лет они жили порознь, но после смерти лежат рядом в Святогорском монастыре…