Карли сын Чакана (биографическая повесть)

Были и такие минуты, когда он твердо решал бросить учебу. Однажды он даже удрал в Теджен, но скоро затосковал по студии, вернулся… Как ни трудно, как ни сложно было овладевать профессией артиста, но в ней для Алты таилась огромная притягательная сила. Он чувствовал: без театра ему уже не жить. Театральное искусство захватило его целиком, Алты отдавал ему всю душу, всю энергию. Правда, он по-прежнему рвался к самостоятельности; порой сам облюбовывал для себя роль, уходил за город и там среди холмов репетировал один, без партнеров и учителей, и уж давал себе волю!

Студия, ко́нечно, не могла за два года сделать Алты настоящим артистом. Но желание стать им не ослабело в нем, а, наоборот, окрепло. И родной край, где уже шло становление своего, национального театра, нуждался в артистах.

Стремясь продолжить совершенствование актерского мастерства, Алты уехал в Баку — в театральный техникум.

17

Когда-то Алты, недавнего подпаска, поразил Ашхабад. Но, попав в Баку, он совсем растерялся. Юноша задирал голову вверх, оглядывая многоэтажные громады домов, и дивился: как только земля выдерживает этакую тяжесть? Голова у него кружилась от обилия этих зданий-махин, от разноголосицы и толчеи на улицах, от городского шума, от многолюдья, пестроты и движения. В первые дни стало даже так тоскливо, что он чуть было не удрал обратно, в Туркмению, к родным привычным степям и горам.

Но с ним был друг, Алланаза́р Курба́нов, тоже туркмен, окончивший ашхабадскую драматическую студию. И под его постоянной опекой Алты постепенно сжился с Баку.

Вот только море его подавляло. Влекло — и подавляло. Алты иногда часами простаивал на берегу Каспия, особенно в безоблачную погоду. Море в спокойном состоянии напоминало огромное зеленое зеркало. Лишь за пароходом, рассекавшим водную гладь, тянулись волны. «Морщины на морском челе!» — невольно думалось Алты.

Однажды он увидел, как из воды начали выскакивать какие-то поблескивающие существа; кувыркаясь, они вновь ныряли в темную глубину. Кто-то восторженно закричал рядом:

— Тюлени! Тюлени!

И Алты опять дивился: что же это за существа такие и как они дышат под водой?

В последние годы удивление стало его верным спутником.

Его удивляла безбрежность моря. Казалось, не было ему ни конца ни края. Пароходы, плывущие в Красноводск, переваливали через горизонт и скрывались из глаз: за горизонтом тоже было море. Алты порой чудилось, что море поглотило всю землю. Вспоминались стихи Махтумкули[22]:

Две трети земли занимает вода,А треть остальную — раздоры и свары.О боже, скажи мне, ответь мне, когда

Возник этот мир, одряхлевший и старый?[23]

Две трети земного шара — под водой! Это не укладывалось в сознании Алты, хорошо помнившего, как дорога в его Туркмении каждая капля воды.

Поначалу юношу удивлял и азербайджанский язык; при всем сходстве с туркменским он казался непонятным: вроде и свой — и чужой. Однако Алты быстро с ним свыкся.

На память приходили короткие дестаны и эпические поэмы, посвященные достославным событиям, происходившим когда-то в Азербайджане. Алты повторял про себя строчки из дестана «Сая́т и Хамра́» и удивлялся: «Неужели же я хожу по этой легендарной земле, живу здесь? Вот чудеса-то!» И в письме к матери Алты делился своими восторгами.

В техникуме, где он учился, восточную литературу преподавал азербайджанский поэт и драматург Гусе́йн Джави́д, человек тоже удивительный!

Алты был наслышен, что Гусейн Джавид в совершенстве владеет персидским языком, неплохо — арабским и слывет знатоком не только восточной, но и европейской литературы. Им написаны десятки пьес, среди них такие популярные во всей Средней Азии и на Кавказе, как «Ибли́с», «Шейх Сени́н». Герой последней пьесы, властитель Шейх, настолько поддается силе и чарам любви, что ради нее идет на все: становится свинопасом, ползает на коленях перед христианкой. Когда Алты смотрел «Шейха Сенана», то еле удерживался от слез.

Но, впервые увидев знаменитого писателя, низкорослого, лысого, Алты испытал чувство разочарования и даже усомнился: им ли созданы все эти замечательные пьесы? Уж больно он был невзрачен на вид.

Однако, после того как Алты прослушал несколько лекций Гусейна Джавида, он стал чуть ли не боготворить драматурга. Юношу покорил его тонкий комедийный дар. Оставаясь предельно серьезным, преподаватель умел заставить смеяться всю аудиторию, каждое его слово, жест, манера держаться и говорить каким-то неуловимым образом рождали юмористический эффект.

Алты поразило, как хорошо знал Гусейн Джавид творчество Махтумкули: он наизусть цитировал стихи туркменского классика. За два года учения в Ашхабаде Алты не встретил никого, кто бы так тонко разбирался в поэзии Махтумкули. И Алты с восхищением думал о Гусейне Джавиде: «Да, в этой голове уместился целый мир!»