Карли сын Чакана (биографическая повесть)

— Э, что ты не выспишься — не беда! Как бы вот не свихнулся.

Алты с сожалением смотрел на друга.

— Эх, ты, бубнишь одно и то же! Выдал бы что-нибудь поинтересней. Ну, к примеру, сказал бы: «Алты, я все больше убеждаюсь, что ты будешь знаменитым артистом».

— Ладно. Будешь. Если только до этого не спятишь.

— С таким другом, как ты, мне ничего не страшно!

— Тогда ложись спать. Великий артист!

Но на Алты не действовала его ирония, он верил в свою счастливую звезду.

18

Студентов Бакинского театрального техникума иногда посылали в Москву, чтобы они знакомились с театральной жизнью столицы.

Москва сразу же покорила Алты. Он с трепетным благоговением смотрел на зубчатую кремлевскую стену, овеянную легендами и тайнами, на сверкавшие из-за нее золотые церковные маковки, ему казалось, что это гордо и остро поблескивают глаза мастеров, создавших архитектурное чудо — Московский Кремль. У Алты замирало сердце, когда взгляд его задерживался на высоких окнах прославленного на весь мир здания, чудилось, что в одном из них вот-вот появится Ленин…

Сердцу Алты стал дорог каждый уголок священного города, каждый кирпич его домов, каждый камень его мостовых. Он любил бродить не только по центральным площадям и улицам, но и по окраинным переулкам, там он тоже ощущал дыхание истории, жаркое дыхание революции.

Он мог часами простаивать на Красной площади, в восторженном оцепенении разглядывая причудливо-многоцветный, щедро-узорный храм Василия Блаженного, наблюдая за сменой караула у Мавзолея Ленина. Когда сам он оказался в Мавзолее, то у ленинского гроба придержал шаг, глаза его наполнились слезами. Если бы не Ленин, великий сын великого народа, ему, Алты, вовек бы не видать ни Москвы, ни театра, так бы и гнул он всю жизнь спину на поррук-баев, трепеща перед их ременной плетью. А ныне он хозяином ходит по Москве, это его город, и Баку — его город, и вся Страна Советов — это его страна. И губы Алты благодарно, с сыновней любовью шептали: «Спасибо тебе, Ленин, за все, за все… Я обязан тебе всем до последнего дыхания… Живи в веках!..»

В Москве Алты смотрел на все с ненасытной жадностью, вбирая в себя каждую подробность, словно ему предстояло перед кем-то отчитываться в своей поездке.

Навсегда запомнились ему первые посещения московских театров. Он смотрел пьесу Всеволода Вишневского «Последний решительный» и хотя слабо знал русский язык, но все понял. Пьеса была поставлена Мейерхольдом, и Алты чутьем оценил мастерство режиссера, направленное прежде всего на создание цельного актерского ансамбля. Никто здесь не стремился выделиться, и никто не оставался на заднем плане. Даже эпизодические роли игрались с блеском.

После этого спектакля в пылкой душе Алты созрело новое решение, о чем он торжественно поведал своему неизменному спутнику, Алланазару:

— Знаешь, друг, я сегодня понял: мое призвание — режиссура!

Алланазар покосился на Алты с каким-то испугом.

Друзьям посчастливилось побывать и на репетициях Станиславского. Великий мастер сцены говорил негромко, просто, как-то по-домашнему, но каждое его слово воспринималось артистами как закон. Он не подавлял авторитетом — он убеждал, и своими, словно бы раздумчивыми советами, наглядными импровизированными подсказами как бы продвигал актера на шаг вперед…

Алты напряженно, с упоением слушал, смотрел, раздумывал… А когда друзья очутились на улице, еще более убежденно проговорил:

— Да. Я уверен: быть мне режиссером!

Алланазар смолчал…

19

Окончив в Баку театральный техникум, Алты вернулся в Ашхабад и был принят в Туркменский драматический театр.

Алланазар, вступивший в ту же труппу, сказал с обычной своей многозначительностью, за которой всегда крылся какой-нибудь подвох:

— А знаешь, Алты, зачем ты пошел в этот театр? Тебе тут нечего делать.

— Это еще почему? — насторожился Алты. — Разве я украл ишака у кази́?[26]

— Да нет, пока ты ни в чем еще не провинился. Просто наш театр тебе ни к чему.

— Да почему же?

Алланазар, помедлив, отрезал:

— Потому что ты — сам театр! Ты ведь и драматург, и режиссер, и артист. Один в трех лицах! Открывай театр и демонстрируй себя во всех видах: сам пиши пьесы, сам ставь их, сам в них играй. Дошло?

Алты расхохотался:

— А что? Идея! Только принимаю ее с одним условием: ты в этом театре будешь директором, администратором, бухгалтером и кассиром. Идет?

Алланазар с притворной растроганностью пожал ему руку.

— Друг! Спасибо за доверие, — и торжественно возгласил: — Да здравствует театр Алты Карли!..

Ни одному из них и не мнилось, что в шутке этой немалая доля правды, что Алты впоследствии завоюет всеобщее признание и как режиссер, и как драматург, и как артист.

20