Карли сын Чакана (биографическая повесть)

Преклонение перед Гусейном Джавидом привело к тому, что Алты и сам решил попробовать свои силы в драматургии. Он незамедлительно объявил об этом Алланазару. Тот только усмехнулся:

— Валяй, валяй!

— Смеешься? — Прямые как стрелы ресницы Алты чуть дрожали. — А вот буду драматургом! Как пить дать буду.

— Поживем — увидим, — лениво отозвался Алланазар. — По-моему, ты прекрасно обойдешься и без этого.

— Значит, считаешь мои слова пустыми?

— Совершенно верно. Как ты догадался?

— Смейся, смейся! Но если я не стану драматургом…

— В чем я не сомневаюсь.

— Это в чем же ты не сомневаешься?

— В том, что не станешь.

— Ах, так?.. Ну вот: если не стану, то я…

— Ну-ну, — зевнул Алланазар. — Сейчас начнет клясться.

— Я не такой, как ты! — взорвался Алты. — Я не засох-ший куст, летящий по ветру. Я скорей умру, чем откажусь от задуманного! Ты ведь меня знаешь…

Из-за одного упрямства Алты начал уделять все больше внимания драматургии. Даже на лекциях он сочинял пьесы. Правда, сам был от них далеко не в восторге. И все же писал, писал и днем и ночью.

Алланазар — они жили в одной комнате, — ворочаясь в своей постели, недовольно ворчал:

— Ложился бы спать, Алты.

— Сон ума не прибавляет.

— Со своим сочинительством потеряешь последний.

— Не беспокойся, у тебя не попрошу.

Алланазар стонал, словно у него болел зуб:

— Дай же наконец спать людям! Все равно у тебя ничего не получится.

— Посмотрим!

Но как ни обидно это было сознавать, а пока правота была на стороне Алланазара. Как ни бился Алты, исписывая страницу за страницей, сладить мало-мальски сносную пьесу ему не удавалось. Он рвал исчерканные листы и долго после этого не мог уснуть, мучительно думая: почему же у него ничего не выходит? Не хватает мастерства? Так ведь Гусейн Джавид тоже не родился драматургом! Нет, тут заковика в чем-то другом…

Алты еще не сознавал отчетливо и убежденно, что залогом творческих успехов служат знания, упорство, труд, постоянная творческая тренировка. Все это рождает высокое мастерство, и вот оно-то, помноженное на талант и жизненный опыт, приносит богатый урожай. Алты хотелось, по примеру жнецов, убирать уже поспевшую пшеницу. Он забывал, что прежде чем приступить к жатве, землю вспахивают, удобряют, засевают добротным зерном, потом несколько раз поливают, тщательно пропалывают, избавляя от сорняков. Словом, уход и уход, труд и труд…

Алты же спешил, его поле оставалось неподготовленным, необработанным, небрежно засеянным, а недаром молвится: что посеешь, то и пожнешь.

По утрам Алланазар никак не мог добудиться друга. Он бесцеремонно тормошил Алты, осыпая его упреками:

— Вставай, лежебока! Нечего сказать, хорош друг! Мало того, что ночью не дает спать, так еще утром из-за него мучайся! Легче поднять с соломы ленивого быка, чем тебя с постели!

Алты с трудом продирал глаза, блаженно потягивался:

— Прости, дорогой товарищ, каюсь — виноват…

Но поговорка гласит: будешь стараться заплакать — и из слепых глаз польются слезы.

В одну из ночей Алты завершил-таки небольшую пьесу, которая показалась ему удачной. Он тут же принялся будить Алланазара:

— Эй, друг! Вставай! Сейчас увидишь, получился из меня драматург или нет.

Алланазар буркнул во сне:

— Отстань!

— Добром прошу, проснись!

Алланазар наконец разлепил тяжелые веки, с сердитым прищуром уставился на Алты:

— Ты кто такой, чтоб здесь командовать?

Алты принял гордую позу:

— Я — великий драматург Алты Карли!

— А! — с досадой отмахнулся Алланазар. — Когда действительно сделаешься великим драматургом — разбудишь. Думаю, успею выспаться.

Он перевернулся на другой бок. Алты стянул с него одеяло:

— Вставай, говорю! Такое событие, а он разлеживается!

Алланазар сел в постели, протирая глаза кулаками, глянул на окно; в щели ставней еле пробивался слабый свет.

— Вот неуемный! Сам не спит и другим не дает. Еще и не рассвело как следует.

— Ты у меня поворчишь! — Алты дернул друга за ногу, и если бы Алланазар не ухватился за спинку кровати, то полетел бы на пол.

Он тотчас спрыгнул с постели и, ловко обхватив Алты, приподнял его над полом. Обычно в таких дружеских схватках побеждал Алты, гибкий, увертливый. Но на этот раз Алланазар застиг его врасплох. Сжимая Алты, как в клещах, угрожающе раскачивая, словно собираясь бросить, он спросил:

— Ну! Что с тобой сделать?

Алты, не желая просить пощады, отчаянно барахтался и кричал:

— Делай что хочешь! Только поскорей отпусти и садись слушать мою пьесу. Не пожалеешь — тебе первому я прочту гениальное творение! Ну, что топчешься, как беспомощная старуха? Отпусти!

Когда он наконец изловчился и вырвался, то тут же схватил исписанные листки и принялся читать. Но поскольку сам он не удосужился повнимательней перечесть свою пьесу, то часто запинался, некоторые фразы повторял дважды, исправляя на ходу, а в некоторых сам не мог разобраться и, остановившись, с искренним недоумением спрашивал сам себя:

— Хм… Что бы это могло значить?

Алланазар же, то ли досадуя, что ему не дали выспаться, то ли оттого, что ему не нравилась пьеса, не упускал случая поддеть Алты:

— Что за бред ты мне читаешь?..