Карлос Кастанеда, книги 1-3

Я начал пугаться, попросил его быть более конкретным. Он же ответил, что он знает лишь одно — что мне не следует двигаться ни при каких обстоятельствах. Не следует заходить в дом или в кусты. Превыше всего, сказал он, я не должен издавать ни единого звука, не говорить ни единого слова — даже ему. И добавил, что можно петь свои песни Мескалито, если я слишком перепугаюсь. Вообще мне якобы и так уже предостаточно известно обо всех этих делах, и поэтому меня не нужно предупреждать как ребенка о важности надлежащего выполнения всякого дела.

Его уговоры вызвали во мне глубочайшее беспокойство. Было ясно, что он чего-то ожидает. Я спросил, почему он рекомендует мне петь песни Мескалито и чего, по его мнению, мне предстоит испугаться. Он в ответ рассмеялся и сказал, что я могу испугаться одиночества. С этим он вошел в дом и закрыл за собой дверь.

Я посмотрел на часы. Было семь часов вечера. Я сидел спокойно достаточно долго. Никаких звуков не доносилось из комнаты дона Хуана. Все вокруг безмолвствовало. Было ветрено. Я подумал, не сбегать ли к машине, чтобы принести оттуда щит для защиты от ветра, но не осмелился нарушить наказ дона Хуана. Спать мне не хотелось, но я устал. Холодный ветер не давал мне возможности отдохнуть.

Четыре часа спустя я услышал, как дон Хуан идет вокруг дома. Я подумал, он, должно быть, вышел через заднюю дверь, чтобы справить нужду в кустах. Затем он громко позвал меня: «Эй, парень! Эй, парень, ты мне нужен здесь».

Я чуть было не кинулся к нему. Голос был его, но не его тон и не его обычные слова. Дон Хуан никогда не кричал мне «Эй, парень!». Вот поэтому я остался там, где был.

Мороз пробежал у меня по спине. Он опять выкрикнул те же или похожие слова.

Я слышал, как он обходит дом сзади. Как споткнулся о кучу дров, словно не знал о том, что она там есть. Затем подошел к веранде и уселся рядом с дверью спиной к стене. Он казался тяжелее, чем обычно. Движения его были не медленными или неуклюжими, а просто более тяжелыми. Он плюхнулся на пол вместо того, чтобы легко опуститься, как он это делал обычно. Кроме того, это было не его место — а дон Хуан никогда, ни при каких обстоятельствах, не сидел ни на каком другом месте.

Затем он заговорил со мной снова. Спросил, почему я отказался прийти, когда был ему нужен. Он говорил громко. Я не хотел на него смотреть, и все же что-то навязчиво заставляло меня следить за ним. Медленно он начал слегка раскачиваться из стороны в сторону. Я изменил положение, приняв боевую форму, которой он научил меня, и повернулся к нему лицом. Мышцы мои напряглись и странно застыли. Не знаю, что побудило меня принять боевую форму, — может быть, уверенность, что дон Хуан нарочно старается испугать меня, создавая впечатление, что тот, кого я вижу, вовсе не он. Казалось так, что он очень аккуратно делает то, что ему несвойственно, чтобы поселить сомнения в моем сознании. Я боялся, но все еще ощущал себя выше всего этого — ведь я действительно критически оценивал и анализировал всю последовательность событий.

В этот момент дон Хуан поднялся. Его движения при этом были совершенно незнакомыми. Он вытянул руки перед собой и толкнулся вверх, подняв в первую очередь задницу. Затем ухватился за дверь и выпрямил верхнюю часть тела. Я был поражен тем, как глубоко, оказывается, мне известны его движения, и тем, какой ужас он во мне вызвал, просто показав дона Хуана, который движется не как дон Хуан.

Он сделал пару шагов в мою сторону. Руками поддерживал себя за поясницу, как будто пытаясь распрямиться или как будто у него болит спина. Он отдувался и пыхтел. Его нос, казалось, был заложен. Он сказал, что собирается взять меня с собой, и велел подниматься и следовать за ним. И пошел в западном направлении от дома. Я тогда изменил положение, чтобы быть лицом к нему. Он повернулся. Я же не тронулся с места: сидел на нем как приклеенный.

Он заорал:

— Эй, парень, я тебе сказал, чтобы ты шел со мной. Не пойдешь, я тебя потащу силой!

И направился ко мне. Я начал бить по колену и по ляжке, быстро пританцовывать. Он подошел к краю веранды прямо напротив меня и почти вплотную. С неистовым отчаянием я готовился принять позицию для броска, но он изменил направление и двинулся от меня, к кустам слева. На секунду, уже уходя, он внезапно повернулся, но я был наготове, лицом к нему.

Он скрылся из виду. Я сохранял боевое положение еще некоторое время, но так как его не было видно, уселся, скрестив ноги, опираясь спиной на скалу. И тут уж действительно испугался. Захотелось убежать, но сама эта мысль напугала меня еще больше. Я понимал, что окажусь в полной его власти, если он схватит меня по дороге к машине. Я начал распевать пейотные песни, которые знал. Но почему-то чувствовал, что эти песни здесь силы не имеют. Они могли действовать лишь как некий успокоитель, и однако же они помогали мне. Я пел их снова и снова.