Карлос Кастанеда, книги 1-3

Я снова заговорил о различиях, которые заметил в движении света.

— То, что живое, — сказал он, — обладает движением внутри себя, и ворона легко может видеть, когда что-нибудь мертво или готово умереть, потому что движение прекращается или замедляется до полной остановки. Кроме того, ворона способна сказать, когда что-то движется слишком быстро, и по тому же признаку — когда что-то движется так, как надо.

— А что это значит, когда что-то движется слишком быстро или так, как надо?

— Это означает, что ворона действительно может сказать, чего следует избегать, а чего искать. Когда что-нибудь двигается слишком быстро внутри, это означает, что оно готово яростно взорваться или броситься, и ворона будет избегать этого. Когда оно двигается внутри так, как надо, это приятное зрелище и ворона будет искать его.

— Камни двигаются внутри?

— Нет. Ни камни, ни мертвые животные, ни мертвые деревья. Но на них приятно смотреть. Вот почему вороны задерживаются над мертвыми телами. Им нравится смотреть на них. Ни один свет не движется внутри их.

— Но когда плоть распадается, разве она не изменяется, не двигается?

— Конечно, меняется. Но это совсем другое движение. То, что ворона видит, — это миллионы маленьких отдельных светов, двигающихся внутри плоти. Каждая из движущихся точек имеет свой собственный свет, и вот почему воронам так нравится это видеть. Это действительно незабываемое зрелище.

— Ты видел это сам, дон Хуан?

— Каждый, кто учится становиться вороной, может это видеть. Ты сам это увидишь.

Вот тут я задал дону Хуану неизбежный вопрос:

— Я действительно стал вороной? То есть что — любой, кто посмотрит на меня, примет меня за обычную ворону?

— Нет, ты не можешь думать так, когда имеешь дело с силами союзника. Такие вопросы не имеют смысла. И, однако же, стать вороной — это самое простое из всех дел. Почти как шалости — пользы в этом мало. Как я тебе уже говорил, дымок не для тех, кто ищет силу. Он только для тех, кто старается видеть. Я научился становиться вороной, потому что эти птицы самые эффективные. Никакие другие птицы не беспокоят их, кроме, может быть, орлов покрупнее и поголоднее. Но вороны летают стаями и способны защитить себя. Люди тоже не беспокоят ворон — и это важный момент. Всякий сумеет распознать большого орла, особенно необычного орла, или любую другую крупную необычную птицу, но кому есть дело до ворон? Ворона в безопасности. Ее размеры и природа идеальны. Она может безопасно проникать в любое место, не привлекая внимания. С другой стороны, можно стать львом или медведем, но это довольно опасно. Эти твари слишком велики — чтобы в таких превращаться, слишком много потребуется энергии. Можно еще стать ящерицей, или тараканом, или даже муравьем, но это еще более опасно, потому что крупные животные охотятся за мелкими.

Я начал спорить — ведь то, что он говорит, означает возможность действительного превращения в ворону, в таракана или во что-то еще. А он настаивал на том, что я ничего не понял.

— Нужно очень долгое время, чтобы научиться действительно быть вороной, — сказал он, — но ты не изменился и не перестал быть человеком. Это кое-что другое.

— Можешь ты мне сказать, дон Хуан, что это — кое-что другое?

— Может быть, сейчас ты уже знаешь это сам. Наверное, если бы ты не так боялся сойти с ума или потерять свое тело, ты понял бы этот чудесный секрет. Но, может быть, тебе нужно подождать, пока не освободишься от своего страха, — тогда и поймешь, что я имею в виду.

11

Последнее событие, записанное в моих полевых блокнотах, произошло в сентябре 1965 года. Оно стало последним уроком дона Хуана. Я назвал его «особым состоянием необычной реальности», потому что оно не было вызвано ни одним из использовавшихся до того растений. Очевидно, дон Хуан создал его для меня, искусно манипулируя намеками относительно самого себя. Иначе говоря, он вел себя в такой мастерской манере, что произвел на меня ясное и устойчивое впечатление, что он — в действительности не он, а кто-то ему подражающий. В результате я испытал глубокий внутренний конфликт. Хотел верить, что передо мной дон Хуан, и все же не мог вполне в этом удостовериться. Следствием конфликта был осознанный ужас, столь острый, что здоровье мое расстроилось на несколько недель. После этого я решил, что благоразумно будет закончить на этом мое ученичество. И ни в чем уже с тех пор не участвовал, хотя дон Хуан не перестал считать меня своим учеником. В моем уходе он видел только необходимый период для переосмысления, еще один шаг учения, который может длиться бесконечно долго. С того времени, однако, он никогда больше не излагал свое знание.

Я записал подробный отчет о последнем опыте почти месяц спустя, хотя пространные заметки о самых ярких его моментах делал на следующий же день, в часы величайшего эмоционального возбуждения, которое предшествовало наивысшей точке моего ужаса.

Пятница, 29 октября 1965 года