Карлос Кастанеда, книги 1-3

— Не открывай пока глаз, — продолжал он. — В каком направлении по отношению к этой точке вы полетели?

Я сделал еще одну отметку на полу. Взяв эти ориентиры за отправные точки, дон Хуан растолковал различные схемы полета, которыми вороны могли бы предсказать мое личное будущее или судьбу. Он установил оси их полета по четырем сторонам света.

Я спросил его, всегда ли следуют по ним вороны, чтобы предсказывать судьбу человека. Он сказал, что ориентация была только для меня одного. Абсолютно все, что вороны делали при встрече со мной, имело чрезвычайную важность. Он настаивал, чтобы я вспомнил каждую деталь, поскольку послание или же вид «посланников» — индивидуальное, личное дело.

Еще одну вещь он настоятельно просил вспомнить — время суток, когда «посланники» меня покинули. Он посоветовал подумать о разнице в освещении вокруг меня в ту минуту, когда я «взлетел», и в то время, когда серебряные птицы «полетели со мной». Когда я впервые ощутил мучительный свет, было темно, а когда увидел птиц, все уже было красноватым — светло-красным или, пожалуй, оранжевым.

Он сказал:

— Значит, это было во второй половине дня. Солнце еще не село. Когда совсем темнеет, ворона ослеплена белизной — как мы ночью ослеплены темнотой. Это указание времени относит последнюю весть для тебя на конец дня. Вестники позовут тебя, и, пролетая над твоей головой, они будут серебристо-белыми. Ты увидишь их сияющими в небе. И это будет означать, что твое время пришло. Это будет означать, что ты умрешь и сам станешь вороной.

— А что будет, если я увижу их утром?

— Ты не увидишь их утром.

— Но вороны летают весь день…

— Не твои посланники, дурень.

— А как насчет твоих посланников, дон Хуан?

— Мои прилетят утром. Их тоже будет трое. Мой бенефактор говорил мне, что можно криком отогнать их, превратить в черных, если не хочешь умирать. Но теперь я знаю, что этого сделать нельзя. Бенефактор был одарен по части крика, по части всякого шума и насилия, связанного с травой дьявола. Когда твои серебряные посланники придут за тобой, нет нужды кричать на них — просто лети вместе с ними, как ты уже это делал. Взяв тебя с собой, они сменят направление — и четыре вороны улетят прочь.

Суббота, 10 апреля 1965 года

Я испытывал короткие вспышки несвязанности, поверхностные состояния необычной реальности.

Кое-что из галлюциногенного опыта с грибами снова и снова возвращалось на ум — мягкая темная масса булавочных отверстий. Я по-прежнему визуализировал это как жир или масляный пузырь, который начинал затягивать меня в свой центр. Это было, как будто центр открывается и заглатывает меня. И на кратчайшие мгновения я испытывал что-то, напоминающее состояния необычной реальности. В результате меня беспокоили наплывы глубокого возбуждения, тревоги и неудобства, и я намеренно стремился скорее к концу переживаний, сразу как только они начинались.

Сегодня я поговорил об этом состоянии с доном Хуаном. И попросил его совета. Ему, видимо, не было до этого дела, и он предложил не обращать внимания на все эти ощущения — они бессмысленны и не имеют никакой ценности. Он сказал, что только те впечатления достойны моих усилий и внимания, в которых я увижу ворону. Любое другое «видение» будет просто порождением моих страхов. Он еще раз напомнил мне, что для того, чтобы приобщиться к дымку, надо вести сильную спокойную жизнь. Лично я достиг, кажется, опасного порога. Я сказал ему, что чувствую невозможность для себя идти дальше, — было что-то действительно пугающее с этими грибами.

Перебирая картины из своего галлюциногенного опыта, я пришел к неизбежному заключению, что я увидел мир, который в некотором отношении структурно отличается от обычного видения. Увиденные в других состояниях необычной реальности, которые я прошел, формы и системы образов всегда оставались в границах моего обычного визуального восприятия мира. А под действием галлюциногенного дымка я видел совсем не так. Все было передо мной, на прямой линии зрения, — и ничего над этой линией или под ней.

Всякая картина была раздражающе плоской и все же, как ни странно, обладала чрезвычайной глубиной. Наверное, точнее можно сказать, что картины были конгломератом невероятно отточенных деталей, размещавшихся в поле другого освещения. Свет в поле двигался, создавая эффект вращения.

Напрягаясь и заставляя себя вспомнить, я был вынужден применить серию аналогий, чтобы наконец «понять» то, что я «видел». Лицо дона Хуана, например, выглядело так, как если бы оно было погружено под воду. Вода как бы двигалась непрерывным потоком по его лицу и волосам. При этом все увеличивалось, так что я мог видеть каждую пору его кожи и каждый волосок на голове, когда фокусировал на этом свое внимание. С другой стороны, я видел массы материи, плоские и переполненные углами и краями, но они не двигались, так как свет, от них исходивший, не мерцал.

Когда я спросил дона Хуана, что это такое было, он сказал, что, поскольку я в первый раз «видел» как ворона, образы были неясными и неинтересными и что позже при достаточной практике я буду все узнавать сам.